От моего лица отливает вся кровь. Неужели она могла спасти отца?
– Даже если бы ты был прав, то, что предлагаешь ты, это не выход. И я никак не смогла бы спасти Филипа. Есть вещи, которых нельзя изменить.
– Если имеешь достаточно магической силы, можно изменить все. Ты даже представить себе не можешь, какие чудесные вещи я уготовил Кастелии. Можешь считать вашу смерть жертвой, приносимой ради блага твоей страны.
– Тебе плевать на всех, кроме себя самого. Ты всегда был таким.
Лэтам вжимает нож в ее горло, и по нему течет ярко-алая кровь.
– Больше я не стану просить тебя замолчать.
– У тебя нет костей моей бабушки, – говорю я, хватаясь за этот факт, как за ветку, нависшую над водоворотом. – Если ты нас убьешь, тебе никогда их не найти.
– Да ну?
Я перевожу взгляд на матушку – ее лицо остается бесстрастным.
– Да, я пока не получил их все. Какую-то их часть Делла использовала для доведывания. – Он взмахом руки показывает на каменную чашу в дальней части комнаты. – И, судя по всему, недавно кто-то из вас использовал еще несколько штук. Но остальные принадлежат мне.
– Этого не может быть.
Он смеется.
– Значит, Делла тебе не сказала? Кости твоей бабки находятся у меня с тех самых пор, как обработчики закончили свой труд. Кроме тех, которые Делла тайком приготовила сама, но со временем я заполучу и их.
– Ты лжешь, – говорю я. – Оскар сказал бы нам, если бы они пропали.
– Оскар бездарный глупец. Ему до сих пор невдомек, что в костнице их нет. Так что, забрав кости твоего отца, я нарочно обставил все так, чтобы он уразумел, что они пропали. Этот штрих был нужен для того, чтобы в дело вступила и ты, моя дорогая Саския.
Я вспоминаю открытый ларец на полу костницы. Тогда матушка сказала, что кто-то хочет, чтобы о краже костей моего отца узнала она. Лэтам провоцировал ее. Но зачем? Я пытаюсь вспомнить, что он сказал о моей метке мастерства. Что-то насчет того, что это последнее, что ему нужно. Похищение костей моего отца, а также убийство Ракель побудили матушку научить меня гадать на костях. Стало быть, Лэтам заранее знал, какая цепь событий приведет к тому, что на моей руке появится метка мастерства. Он планировал все это не один месяц. А может быть, и не один год.
А я все сделала так, как ему нужно.
Если бы кость бабушки не сломалась, если бы я просто смирилась со своей участью, приняла свою судьбу, может быть, он бы сейчас здесь не стоял. И я бы не чувствовала себя такой беспомощной.
Но я не беспомощна. Пусть доведывание и не определило меня в Заклинательницы Костей, но я обучена этому искусству. И кое-что умею, хотя сейчас я не могу достать кости и погадать на них. Найди у своего противника слабое место. Тот магический дар, который пестуют и лелеют, становится сильнее. Мудрость моего отца и мудрость матушки сливаются воедино, и я вспоминаю то, что мне показало мое первое успешное гадание на костях. Вспоминаю то, что Лэтам сказал Деклану. Сделай так, чтобы девчонка втюрилась в тебя.
Мои мысли кружатся, словно юла.
Затем замедляются.
Опрокидываются.
И замирают.
Лэтаму нужно, чтобы у меня имелась не только метка мастерства, но и метка любви.
А у меня ее нет.
Мой обман, то, что я заставила Деклана поверить, будто я влюблена в него, и есть слабое место Лэтама. И моя сила.
Я изо всех сил тру запястье, и наконец метка начинает сходить.
– Лэтам, не делай этого, – говорит матушка. – Пожалуйста.
Она пытается выиграть хоть какое-то время, чтобы я могла использовать его. Я опять лижу большой палец и размазываю краску по коже запястья.
– Эвелина не захотела бы, чтобы ты творил такое. Она была бы в ужасе, если бы узнала, чем ты стал.
Лэтам с шумом втягивает в себя воздух и поворачивается ко мне. Я замираю. Он вопросительно, по-птичьи склоняет голову набок.
– Ну как, Саския, хочешь обнять свою мать в последний раз?
Я знаю – это какая-то игра. Но в чем ее смысл?
Он опускает нож.
– Ну?
– Да, – выдавливаю из себя я.
Он толкает матушку в мою сторону.
– Давайте, попрощайтесь друг с другом.
Она делает шаг. Второй. Ее лицо печально, и на нем написана покорность судьбе. Она чуть заметно улыбается, затем ее глаза вдруг распахиваются широко-широко, и она смотрит на свою грудь, на которой расплывается кровь.
Я собиралась обнять ее, когда Лэтам воткнул в ее спину нож и пронзил ее насквозь.
Я кричу:
– Мама, нет! Нет!
Матушка шатается, я подхватываю ее, и мы обе валимся на пол. Она задыхается, глаза ее стекленеют. Я прижимаю ладони к ее ране, и сквозь мои пальцы сочится кровь. А по щекам текут слезы.
Лэтам хватает меня за руки и рывком тянет назад. Матушка продолжает задыхаться.
Я пытаюсь вырваться, локтем бью Лэтама в нос, он рычит и сжимает меня еще крепче. Мое плечо пронзает острая боль. Он переворачивает меня на спину, ставит колено мне на грудь и прижимает к моему горлу нож. Я бью кулаком ему в лицо.
Он поворачивает нож и бьет меня рукояткой в висок. Мою голову раскалывает боль, по щеке течет теплая кровь.
– Моя метка любви фальшивая! – кричу я.
Он меняется в лице.
– Что?
– Я бы никогда не смогла полюбить такого, как Деклан.
Он резко поворачивает голову к Деклану.
– Тебе придется худо, если она говорит правду.
Лэтам коленями прижимает мои плечи к полу, хватает мое запястье, больно выворачивает руку и, поднеся ее к лицу, вглядывается в метку. Надеюсь, я хорошо размазала краску.
Деклан издает писк, словно перепуганный зверек. Его глаза прикованы ко мне и полны ужаса. Лэтам плюет на мое запястье и с силой трет его. Его черты искажает ярость, но затем его губы вдруг расплываются в улыбке. Он смеется.
Отпустив мою руку, он садится на пятки. Я смотрю на метку, и мое сердце обдает холод. Под размазанной краской мое запястье обвивает едва заметная розовая линия.
А я понятия не имею, откуда она взялась.
Я ползу к матушке.
– Не трудись, – спокойно говорит Лэтам. – Она уже умерла.
Он лжет – наверняка лжет! Я подползаю к ней, несмотря на резкую боль в голове. Она лежит навзничь в луже крови. Ее глаза открыты и пусты.
– Нет! – вырывается из моего горла. – Нет!
Я беру ее холодеющую руку, и глаза мои застилает пелена. По щекам текут горячие слезы, и я не пытаюсь их вытирать. Я несколько месяцев беспокоилась о том, как бы эта реальность не исчезла, но если бы она сгинула, это было бы куда более милосердным концом.
