Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 123
Приближаясь к Мандрагоре вечером, они обнаружили, что дорога перекрыта, а наспех сколоченный из досок указатель давал понять всякому путнику, что город чужаков не принимает, и вообще закрыт уже не одну неделю. Причиной были те самые Братья-Висельники, про которых Хиран Сак и человек с головой коня уже слышали. Поблекший красный текст на досках рекомендовал любому страннику, желающему попасть в город, либо возвращаться, откуда пришел, и попытать счастья после того, как завершится стодневный кутеж Братьев-Висельников, либо остановиться в трактире у стен Мандрагоры и ждать. Хирану Саку и безымянному некуда было возвращаться, так что они выехали на главную дорогу и направили коня к одному из трактиров под городом.
В заведении под названием «Бабина бородавка» царило такое веселье, что его было слышно снаружи: стучали миски, кто-то хохотал, скрипка издавала трели, ритмично звенел тамбурин, далеко разносились аплодисменты. Трактир заманивал бойкими мелодиями и ароматами кабана на вертеле, парами водки и вина. Безымянный поспешил спрятать голову коня под тряпками в повозке; Хиран Сак еще сильнее надвинул шляпу на лицо. Они остановились перед трактиром, и Хиран Сак сошел. Никто из тех, кто чокался графинами на пороге или в окнах, не обратил на них внимания, потому что здесь все к путникам привыкли. Хиран Сак прошел среди не’Людей, и его нутро содрогнулось, вбирая их разнообразие и намерения. Он вошел в главный зал трактира, набитый уродливыми телами всех видов: жирные и полураздетые, пожирающие картошку, утопленную в масле, льющие в себя каскады рубинового вина, жадно сосущие трубки и по-дурацки усмехающиеся от чар высушенной и измельченной травы; там были распутные женщины, чьи непокорные груди ни за что не желали пребывать сокрытыми под рубашкой и выпрыгивали, щеголяя сосками; покорные женщины, собравшиеся по углам, словно индюшки, кутающиеся в покрывала и платки, опустившие головы в молитве; смуглые лэутары, судя по голосам и одежде – откуда-то с юга Ступни Тапала, собирали «клыки» и «когти», не прерывая обманчивых аккордов; ученые и ученики с непреклонными взглядами обсуждали что-то, несомненно из области геометрии, вытирали руки или мочили носовые платки в воде; грязные дети носились между столов, хихикая, младенцы бестолково плакали у молодых и крепких титек или у опавших, мягких грудей; картежники сидели с закатанными рукавами, чтобы никто не обвинил их в мухлеже; молчаливые пьянчуги страдали в темных углах; отчаявшиеся горожане тайком пересчитывали «клыки» и «когти» в кошельках, должно быть, проклиная Братьев-Висельников, из-за которых оскудела их кубышка; бойкие девушки склонялись над плошками и лампами, свечами и зеркалами, кто-то не без причин отворачивал лица, прячась по углам; чьи-то глаза глядели наружу, чьи-то взгляды были обращены внутрь.
– Чего изволишь, славный путник? – раздалось где-то рядом.
Хиран Сак повернулся и увидел трактирщика, который вытирал замызганной тряпицей кружку и улыбался, как человек процветающий и умиротворенный; у него за спиной, чуть поодаль, на табурете сидела баба с выпуклым наростом на глазу и бормотала какую-то чепуху.
– Свободные комнаты еще остались? – спросил Хиран Сак.
– А как же, – кивнул трактирщик. – Коли их вдруг не станет, еще сделаем. Вот прямо сейчас за этой стеной парни строят по моему указанию три комнаты и один этаж.
Он все это произнес, раздуваясь от гордости, выпятив грудь, словно на ней красовался торговый герб; или, может, хотел продемонстрировать, что в его грудной клетке бьется сердце истинного дельца.
– И сколько возьмешь?
– Тридцать «когтей» в неделю. Сорок, если будешь у нас столоваться.
Хиран Сак вытащил кошель, украденный у не’Людей на поляне, и принялся в нем рыться.
– А когда можно будет снова войти в город?
– Дай подумать… Прошло примерно два месяца – значит, еще приблизительно две недели. Да, как-то так.
Хиран Сак отсчитал сто шестьдесят «когтей» и сложил их башенкой на стойке. Баба, завидев деньги здоровым глазом, взорвалась и выплюнула в их сторону несколько слов, которые, хоть и имели смысл по отдельности, вместе представляли собой форменную околесицу.
– Эй, а ну захлопни пасть! – рявкнул трактирщик, и баба, обиженная, начала гладить свой нарост, словно питомца, как будто только он – единственный! – ее понимал.
Трактирщик придвинул к себе деньжищи, пересчитал монеты и смел в ящичек под стойкой. Ключ висел у него под рубахой. Он свистнул, и откуда-то, словно из-под лестницы, появился мальчишка-сорванец и махнул рукой Хирану Саку, чтобы тот следовал за ним – но над’Человек сперва вышел наружу, чтобы забрать безымянного с собой.
– Остаемся тут, – сказал он, и человек с головой коня кивнул – мол, понятно.
Мальчишка стоял на пороге, скрестив руки, и ждал с хмурым видом, над’Человек и человек-без-имени глядели на пепельно-серые стены Мандрагоры, музыка забавлялась с разумами и душами не’Людей, а баба с громадным наростом возле стойки швырялась налево и направо фразами, которые понимала только она. Позади трактира стучали молотками рабочие, забивая гвозди, возводя комнаты и стойла, этажи и конюшни; жизнь без стыда била ключом, будто не подозревая о собственной уязвимости, а потом внезапно темнеющее вечернее небо на миг вспыхнуло, и в Мандрагоре что-то сильно загрохотало – но постояльцы трактира только хихикали и хохотали, изо всех сил пытаясь оскорбить Братьев-Висельников, которые вынудили их покинуть собственные дома.
* * *
Чтоб ты знал: [24] легенда о человеке с головой коня – это на самом деле история над’Человека, который под именем Данко Ферус вырос в не’Мире, а родом был отсюда, из наших краев, из села Гемаскунс. Мой дед вроде как-то раз его видел – сам он был тогда мальцом, а Данко Ферус уже состарился и вернулся на улицу, где жили его родители, держа под мышкой голову коня. Говорят, он появился на свет где-то на краю села, где теперь нет ничего, кроме чертополоха, болот и проклятых комаров размером с кулак. Но в былые времена там были аккуратные хозяйства, и в одной из тех комнат появился на свет Данко. Батька его вроде был сапожником, а мать работала на богатеев из особняка, что подальше. Ну, была и у его матушки мама, которая почти все время сидела с младенцем, пока молодые зарабатывали на хлеб. И так вышло, что когда мальцу пришло время произнести первое слово, этим словом было не «мама» и не «папа», но странный звук, который бабушка, заслышав, не признала – подумала, что просто лопочет младенец чего-то, как обычно. Но когда ребенок повторил то же самое, женщиной овладел чудной такой страх. Никого рядом не было, чтобы ее успокоить, и она сама не понимала, что чувствует, но знай – страх этот делался все сильнее каждый раз, когда она пыталась повторить означенное слово. Она стояла рядом с мальцом, который ей улыбался, вся тряслась и спрашивала себя, отчего так боится этого слова, забери его Мать Лярва! Она не знала. И когда пузанчик в кроватке в третий раз произнес то же самое, тем же голосом, тоном и со всем, что полагается истинному слову, а не бессмысленному лепету, который можно с таковым перепутать, женщина взяла его на руки и побежала к Той-что-странствует-во-снах – она хотела узнать, что же такое случилось-приключилось… Но, оказавшись лицом к лицу со слепой ведуньей, бабушка опять испытала страх при мысли об этом слове и не посмела его произнести. Она отправилась домой и ничего не сказала дочери и зятю, которые как раз вернулись, усталые от своих трудов. Время шло, и за вычетом слова, которое Данко произнес в глубоком младенчестве трижды, он больше ничего не говорил.
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 123
