А под ними — дух человека, которого Дитрих, казалось, однажды видел в своей жизни. Вот только неизвестно где… может быть, во сне. Но страшнее было то, что он откуда-то прекрасно знал, что это был за человек.
— Сынок, — мягко обратился к нему дух Арнольда Четвёртого, — если бы ты только знал, как я сожалел о том, что заставил тебя пройти через всё это. Я даже не смею просить у тебя за это прощения: такое нельзя простить. Но я прошу лишь понять меня и поверить мне: я не хотел твоей смерти. Да, я был готов удерживать трон. Да, одной из причин тому было то, что мне нравилось властвовать. Но другой причиной было то, что никто из вас, моих сыновей, не был готов по-настоящему сесть на трон. И потому я организовал тебе эту миссию, Дитрих. Чтобы ты набрался опыта и однажды вернулся в Тискулатус править вместе со своей невестой, если с Отто и Освальдом не сложилось бы. Да, чтобы успокоить людей, я был вынужден ускорить твою отправку из страны, но ты улетел слишком быстро и не дал мне возможности с тобой поговорить.
— И ты так и не узнал, что у тебя всегда была возможность вернуться, что у тебя всегда был дом, где тебя ждали. Я, конечно, был королём, но я всё равно оставался твоим отцом. И я любил тебя так же, как и ты любил меня, сынок. Знал бы ты, как я тобой гордился, когда мои шпионы докладывали мне о твоих разговорах с этой фрейлиной и о том, что ты не смог бы убить меня. В устах члена королевской семьи это — знак проявления высочайшей преданности. Так вот как ты не смог бы убить меня — так и я никогда бы не поднял на тебя руки, сынок. Но ты искренне верил в то, что у тебя больше не было дома, что теперь ты сам по себе, и вступиться за тебя некому. Что драконы могут творить с тобой всё, что им вздумается, а у тебя не будет иного выбора, кроме как молча терпеть. Что ж, надо отдать драконам должное, они извлекли из этого положения максимум выгоды.
Дитрих молчал. Его захватывали новые воспоминания, о том, как он прибыл к драконам, как его проверяли, как он впервые столкнулся с Цветом. Как учился пользоваться драконьими крыльями, как его первый раз довели до срыва, и он провалился в Кошмар, и только дух Гиордома не позволил тогда поставить в этой истории точку. И он лишь молча смотрел на отца, который печально созерцал плавающие над ним руны.
— Но всё это меня нисколько не оправдывает, — продолжал Арнольд Четвёртый, — ибо эти слова — моя карма и моё проклятие. Ибо отсюда произрастают все мои поступки. Потому что я не мог с этим смириться. Я не мог смириться с тем, что ты был лучше меня во всём, Дитрих. Уже в таком юном возрасте ты продвигал такие идеи, от которых в будущем выигрывали абсолютно все. Дороги, от которых выиграли и простые люди, и купеческие караваны, и вся страна, престиж которой неимоверно вырос благодаря тому, что путешествовать по ней стало приятно и удобно. Закон об ограничении распространения алкоголя, который ты со слишком большим усердием вытащил, регулярно поднимали и я, и Освальд, когда требовалось добавить себе в народе репутации. Забота о детях, кстати, отлично поднимает репутацию, помни об этом, если тебе доведётся когда-нибудь стоять у власти. Но меня всё это бесило. Я не мог смириться с этим, не мог простить тебе того, что ты лучше меня во всём, и что меня, который правил страной больше двадцати лет и который положил столько сил ради хороших отношений с соседними государствами, могут так быстро и просто сменить. Я не смог смириться… и был жестоко за это наказан. Это был самый страшный день в моей жизни, сынок. Когда я прилетел к драконам и увидел уже тебя нынешнего. Когда я понял, что у меня больше нет сына… И что всё это я сотворил собственными руками.
Дитрих внимательно слушал Арнольда — и параллельно с этим в нём продолжали просыпаться воспоминания. Как он впервые познакомился со своей, как потом окажется, будущей семьёй. Как Меридия не сдержалась и покалечила его, выставив себя на всеобщее посмешище перед драконами. Как они впервые сумели сблизиться, и как легки и безмятежны были эти две самые счастливые недели в его жизни. Как они снова столкнулись с людьми Уталака, который не желал так просто расставаться с надеждой заполучить принца, и на что пошёл Мизраел, чтобы добыть против него доказательства. Как он узнал о том, что Меридию за проявленную расхлябанность выгнали из замка, и как он сам, не выдержав такого давления, сбегает с Лазурного острова. И именно этот момент настолько ярко высветился в пробуждающейся памяти, что принц даже сначала растерялся, почему. А потом понял. Потому что именно тогда он подумал об отце с искренней любовью в последний раз. «Прости, отец. Я тебя подвёл…»
— Я не смею просить у тебя прощения, сынок, — совсем тихо повторил дух Арнольда, приблизившись к Дитриху, — такое нельзя простить. Я не прошу от тебя понимания — ибо сейчас, познав многие вещи по Ту Сторону, я осознаю, каким был тщеславным глупцом. Я прошу всего лишь каплю милосердия, сынок — и даже это несоразмерно много по сравнению с тем, чего я на самом деле заслуживаю. Потому что не ты меня подвёл, Дитрих. Я подвёл тебя…
Дух исчез, и синие руны растворились в пустоте. А Дитрих, наконец, позволил себе дать волю слезам. Вспоминать такое было слишком тяжело и слишком больно. И особенно невыносимо было осознавать, что всех этих ужасных вещей можно было избежать, если бы между людьми было бы хотя бы капельку больше взаимопонимания. И особенно его нынешнее положение… Из него слепили дракона исключительно ради того, чтобы столкнуть с Убийцей. Впервые Дитрих почувствовал себя в этом теле чужим и потерянным. Он даже не знал, как точно описать это чувство. Наверное, это было сродни человеку, которого избили хлыстом до беспамятства и полусмерти, а потом дали за это мешок золота. Какой человек будет счастливее? Тот, которого избили, искалечили на всю жизнь и дали за это денег? Или тот, которого никогда не били и денег не давали?
Впервые Дитрих почувствовал, как в нём снова разгорается ярость. Как драконы могли так с ним поступить? Как посмели они так с ним поступить?! Он был обычным человеком — и никогда на это не жаловался. Он был готов жить свою недолгую жизнь и никогда не роптал по этому поводу, как бы принц ни благоговел перед драконами. Но нет… его хрупкую человеческую душу вырвали из несовершенного тела и дали ей тело драконье, хорошее, настоящее. Да ещё наверняка и обстряпали всё так, чтобы принц сам захотел возродиться. Лживые подонки!
Дракон внезапно почувствовал, как в нём просыпаются его Цвета, Сирень и Янтарь. Как они темнеют, насыщаясь проклятой силой Кошмара. Никогда Дитрих ещё не испытывал такой ненависти к драконам. Никогда ещё он так не сочувствовал Убийце и не считал его дело правым. Если учитывать, что драконы, когда имели полную власть над людьми, могли вытворять с ними вещи и похуже… даже не для дела, а просто, развлечения ради.
Дитрих ощущал, как его наполняют гнев и ярость. И понимал, что теперь хочет дойти до Убийцы совсем по другой причине. Он хотел прийти к нему и занять его пост. Взять в руки меч с душой ублюдка Играда и продолжить удерживать трещину в Скрижалях Цвета, чтобы драконы и дальше испытывали боль, всякий раз, когда они посмеют выйти за рамки своих эмоций. И чтобы эта боль бесконечно жалила их ещё сто, тысячу, десять тысяч лет! Ибо нет другого способа обезопаситься, нет другого способа спасти от их неограниченного влияния остальные расы.
