Сейчас Илья лишь покачал головой и похлопал товарища по плечу:
— Это не служба, Самсон, я рад, что ты смог исполнить свой обычай.
К богатырям подъехал Алеша, весь в крови, своей, Добрыниной и вражеской. Поравняшись с Муромцем, он ткнул мечом в сторону вражеских полков:
— А взгляни-ка, брат мой старший, чье там знамя на холме показалося?
Илья посмотрел туда, куда указывал Бабий Насмешник, и вздрогнул — далеко-далеко, на кургане, развевалось хвостатое знамя.
— Калин, — выдохнул Илья. — Вышел сам, собака...
— Третий соступ мы не вынесем, — продолжил Алеша. — Но если собраться и ударить вместе — мы, дружина, пробиться сквозь кыпчаков, дорубиться до него... У тебя одного не вышло, но если вместе попытаемся — получится. Иначе все здесь костьми поляжем и города не убережем.
— Добро, — медленно кивнул Илья. — Зови наших и Ратибора. Пошлите гонцов в Киев к Владимиру, пусть выводит бояр, черниговцев и смоленцев.
Алеша прогудел в рог, и к Муромцу стали собираться богатыри и дружинники. И тут в первый раз за этот день подал голос Бурко.
— Илья, — напряженно сказал конь, — срежь мой панцирь.
— Зачем, Бурушко? — удивился богатырь.
— Затем, что я стар, — ответил Бурко. — Сейчас нужно будет скакать резво, а с панцирем я не смогу. Срежь его.
Илья исполнил просьбу друга и повернулся к собравшимся богатырям и воеводам:
— Вот что мы сделаем, господа богатыри и дружина...
Кыпчаки в недоумении смотрели, как урусы, вместо того чтобы, по своему обычаю, перегораживать полками поле, строятся словно бы широким клином. Затрубили трубы, и русское войско двинулось а врага, вот шаг сменили на рысь, вот все шире и шире, пошли скоком, быстрее, быстрее... Лавой потекли навстречу кыпчаки, и в третий раз сшиблись могучие полки, снова валились на землю люди и кони. Уже давно не осталось копий ни у тех, ни у других, и, съехавшись на ближний удар, враги рубились мечами, но и клинки, иззубренные в предыдущих схватках, не выдерживали, ломались. И тогда, стиснутые так, что не повернуть коня, люди резали и кололи друг друга ножами, а иные били кулаками, ухватив за шею, старались сломать хребет. Степняки быстро обступили урусское войско, что встало зачем-то чересчур тесно, но урусам словно того и надо было — те, что были с краю, сцепились с кыпчаками насмерть, а остальные продолжали рваться вперед. Миг — и проломан первый ряд степных полков, а урусы, что пробились сквозь него, уже врубились во второй.
Их было уже меньше, но, окруженные снова, урусские алп-еры оставили часть своих биться, а сами, словно змея, сбросившая кожу, рванулись вперед, чтобы схватиться с дружинами степных ханов... Ольберы-телохранители, что еще не ходили сегодня в бой, встретили урусов на свежих конях, они сжимали в руках длинные копья и палаши, но русичи, не замедляя конского бега, налетели и на ханских ольберов. Стремясь пробиться к Калину, дружинники дрались как одержимые, и, падая с коня, уже зная, что убиты, воины кричали товарищам: «За меня! Ударь за меня!» Этот заслон проломили только трое — сильнейшие алп-еры на могучих конях, с ног до головы залитые кровью, они выехали прямо на отряд великого хакана, и телохранители Калина спешились, выставив вперед длинные копья, стальными кольцами окружив своего господина.
— Ну, что делать будем? — спросил Илья, глядя на ряды длинных, в два человеческих роста, пик.
— Сейчас наших сзади добьют и за нас примутся, — сказал Самсон.
— Мы не перепрыгнем, — предупредил Бурко. — Устали, и разбега нет.
Муромец молча смотрел на последнюю преграду. Он видел Калина, что смотрел на них сверху вниз, со склона. Царь улыбался, словно говоря: «Ну и что ты теперь сделаешь, могучий алп-ер? Вы поляжете здесь, в поле мои полки добьют Киевское войско. Победа достанется мне». Илья стиснул зубы.
— Значит, пойдем сквозь копья, — глухо сказал он. — Хоть один, да прорвется, хоть пешим. Бурко, ты идешь?
— Да, — спокойно ответил конь. — Куда ты — туда и я.
— Добро, — кивнул Илья. — Эй, вы чего там шепчетесь?
Самсон и Алеша повернулись к старшему брату, и лица их Илье не понравились.
— Поток убит, Казарин убит, Рагдай, Потаня, Гриша, Соловей, Ушмовец... Всех не перечислить, — Алеша говорил спокойно, но его глаза странно сияли. — Илья, ты сам сказал, не буйны головы ставим в заклад, а Русскую землю.
— А раз так, — продолжил Самсон. — То грех нам о своих дурных головах печься. Не отстань от нас, брат!
— Вы что задумали? — севшим голосом спросил Муромец.
Алеша и Самсон обнялись, поцеловались и, повернув коней, пустили их на копья, чуть не с места взяв в скок.
— Куда? — страшно крикнул Илья.
Но воинов было уже не остановить. Тяжело направить коня на острую сталь, зверь тоже хочет жить, противится смерти. Но боевые жеребцы, как и боевые люди, случается, вдруг решают: «А-а-а, пропадай голова с копытами!» — и в этот миг не то что на копья — на каменную стену бросятся. Богатырские же кони, редкой породы звери, умели чувствовать мысли своих хозяев, быть с ними заодно, и никакая сила на свете не остановила бы сейчас Серка и Соловка, что решились умереть с Алешей и Самсоном.
— КУДА? - ревел Муромец. - КУДА ВАС НЕСЕТ?
— Илья, за ними, — закричал-заржал Бурко. — За ними, или все напрасно!
И, не дожидаясь хозяина, богатырский конь прыгнул с места в дикий, стелющийся скок, сотрясая землю тяжелой поступью. Словно во сне, Муромец видел, как Алеша и Самсон всей своей тяжестью, всей тяжестью могучих скакунов вломились в строй хаканских нукеров, своими телами ломая и пригибая копья.
Иногда говорят: «Что толку сложить голову — пусть враг складывает!» Бают еще: «Мертвым все равно, чей верх». Но из года в год, из века в век бояны поют о тех, кто не пожалел своей жизни, добывая победу своим.
Серко и Соловко погибли первыми, приняв каждый по десятку копий в широкие, с ворота, груди, но и мертвые, с кровью, хлещущей из ноздрей и из пастей, кони сделали несколько шагов, пока не рухнули, давя железных нукеров. Самсон, обломив копье, вонзившееся в живот, бросился дальше, рубя древки мечом, перешибая кулаком, он бился, пока еще семь пик не вонзились в грудь и бока. Хрипя, иудей, предсмертным усилием притянул к себе нукера и швырнул его вперед, вражьим телом склонив еще несколько копий. Попович прошел до конца, его меч плел сверкающую паутину, обрубая пики, он бился, обламывая копья, что пробили грудь и живот, окровавленный, страшный, ростович убивал рукой тех, кого миновал клинок. На последних шагах, чувствуя, что силы уходят, Алеша рванулся вперед, с ревом ухватил семерых, круша в каменных объятиях, и, отбросив трупы, рухнул на землю, заливая ее горячей кровью. Все шесть рядов оказались проломлены сразу, и в эту брешь Бурко с диким ржанием внес рыдающего Муромца.
— Ну? Ну, где ты, великий хакан? — орал обезумевший от боли в сердце богатырь. — Куда теперь спрячешься?
