Марко понимал, ему не следует больше задавать вопросы и нужно оставить жену в покое, но разум и душу продолжало мучить нечто такое, что заставило произнести этот вопрос:
– В Палаццо Орфей ты оставалась с Карсавиным наедине?
Жюльетт устало закрыла глаза. Как она сможет избавить его от мучительного, неизбывного подозрения?
– Когда я пришла, там была Генриетта, но вышла, чтобы дать нам возможность поговорить.
– Где вы оставались?
– В салоне-мастерской.
Жюльетт понимала, что сейчас в голове Марко мелькают образы плотных драпировок и мягких бархатных диванов.
– Я вошла через дверь лоджии.
– Сколько времени ты оставалась наедине с Карсавиным? – Марко чувствовал, что засыпает жену грубыми и бестактными вопросами подобно какому-нибудь прокурору на суде, но, как и за день до этого, им владела безумная ревность, буквально сводящая с ума.
Она снова открыла глаза и пристально взглянула на мужа.
– Я утратила чувство времени. Забыла о том, что дома меня ждут гости. Но почему же ты прямо не задашь мне вопрос, изменила ли я тебе с ним?
Марко еще не утратил способности смущаться. Жюльетт была настолько слаба, что он едва смог расслышать произнесенный ею вопрос.
– Мы поговорим на эту тему, когда ты поправишься.
– Нет. Давай расставим все точки над «i» сейчас же, – ей с большим трудом, преодолевая резкую боль, удалось привстать. – Я могу уверить тебя, что того, чего ты больше всего боишься, между нами не было. Я твоя жена. Николай не смог ничего изменить в наших с тобой отношениях. И Мишель остался прежде всего твоим сыном.
Она снова упала на подушки, закрыв глаза рукой, словно защищаясь от возможных подозрений и вопросов. Марко вскочил и с тревогой склонился над женой.
– Я верю тебе. Просто хотел, чтобы ты еще раз сказала это для меня вслух, – он отвел ее руку и поцеловал в закрытые глаза. – Тебе нужно отдохнуть от меня!
Когда Марко вышел, Жюльетт открыла глаза, но ее взгляд был печален. Она сказала правду, но сможет ли он когда-нибудь полностью освободиться от этого подозрения? Она видела, как в здании их брака возникла трещина, пока еще маленькая. Жюльетт пообещала себе сделать все, что в ее силах, чтобы исправить положение. Как бы ни менялись взаимоотношения с Николаем, чувства благодарности и привязанности к Марко оставались неизменными.
* * *
Жюльетт впервые вышла из спальни и спустилась вниз по лестнице в тот августовский день, когда во всех газетах было объявлено о решимости Италии сохранять нейтралитет. Кроме того, сообщалось, что Германия объявила войну Российской империи и уже имели место первые столкновения. Жюльетт с особым чувством понимания подумала о всех тех женщинах в Германии и России, которые прощались со своими любимыми так же, как несколько недель назад она простилась с Николаем.
Зазвонил телефон, и Жюльетт взяла трубку. Как она и ожидала, звонил Марко, узнать, не слишком ли она утомилась, одеваясь и спускаясь по лестнице. Жюльетт успокоила его, однако, он настаивал, чтобы жена прилегла на диван и немного отдохнула. Перед тем, как попрощаться, Марко успел сказать, что новости очень плохие, но, в любом случае, Италия не вступит в войну.
Жюльетт вернулась на диван. На голове еще была повязка, швы удалили только накануне, и она надевала на голову легкий шифоновый шарф, скрывающий следы неприятного инцидента. Опухоль на лице прошла, но оставалась легкая синева, скрыть которую помогал слой крем-пудры. Навестить больную собиралась Генриетта, но несколько раньше, в полдень, должна была зайти та величественная дама, которой столь вызывающе пренебрегли во время ее последнего визита. Жюльетт очень не хотела встречаться с ней, но донья Сесилия письменно попросила разрешения навестить ее.
Появившись, донья Сесилия сразу вежливо оборвала поток извинений, в которых рассыпалась Жюльетт, продемонстрировав лучшую сторону своей натуры, чаще всего остававшуюся скрытой от окружающих.
– О, прошу вас, Жюльетт, больше ни слова об этом. Размышляя о происшествии, я вспомнила, что многие молодые матери после родов ведут себя несколько странно, а Сильване было в то время всего несколько недель от роду. Не удивительно, что день у вас кончился таким неприятным инцидентом. Мне сказали, вы поскользнулись, упали и сильно разбили голову. Поэтому я попросила Марию Луизу подождать с визитом. Одного гостя в день в подобной ситуации вполне достаточно.
– Может быть, вашей дочери будет удобно зайти завтра? – Жюльетт не хотела, чтобы Мария Луиза чувствовала себя брошенной и на этот раз.
– Хорошо. Ей будет очень приятно, – донья Сесилия улыбнулась.
Возникшее недоразумение было устранено. Жюльетт надеялась, что, по крайней мере, в ее обыденной повседневной жизни все возвращается на круги своя. Марко чувствовал себя в обществе жены превосходно, в его поведении не было заметно никаких отголосков разговора в спальне в первый день после случившегося, и она начала думать, что первоначальные дурные предчувствия, к счастью, не оправдались.
На следующее утро перед уходом на работу Марко зашел к жене, чтобы рассказать о последних событиях, не предвещающих ничего хорошего. При этом он был предельно внимателен и осторожен. Жюльетт закончила завтрак в постели, роскошь, от которой собиралась отказаться, как только позволит доктор, и была еще в неглиже, так как готовилась принять ванну.
– В утренней газете есть новости, которые, боюсь, могут тебя огорчить, – мрачно сказал Марко. – Я хочу, чтобы ты была готова к ним.
На ее лице отразились дурные предчувствия.
– То, чего я больше всего боялась? Он печально кивнул.
– Германия объявила войну Франции.
– Моя несчастная страна! – прошептала Жюльетт в ужасе.
Она была благодарна за слова утешения, за нежное объятие, за то, что могла видеть в нем надежную опору в эти тяжелые дни.
Следующим ударом было известие, что кайзер пренебрег заявлением Великобритании при любых обстоятельствах защищать нейтралитет Бельгии и побережье Франции. Вторгшись во Францию, войска вошли на территорию Бельгии. Англия объявила войну Германии. Австрия сделала то же самое по отношению к России, Сербия тоже объявила войну Германии. Создавалось впечатление, что из долгого заточения на свободу вырвался демон всеобщего безумия.
Иностранцы покидали Венецию, словно стаи перелетных птиц в предчувствии осенних холодов. Все суда, отплывающие из венецианского порта, буквально атаковались гражданами той страны, куда направлялся корабль. Отели опустели, официанты стояли без дела по углам ресторанов в безнадежном ожидании посетителей, сувениры не раскупались, над гондольерами нависла тень нищеты. И даже те венецианцы, кто отрицательно относился к ежегодному наплыву иностранцев, приезжавших посетить музеи или провести медовый месяц, были потрясены подобным всеобщим исходом. Большинство иностранцев, не желающих покинуть Венецию, давно переселились сюда и ни при каких обстоятельствах не представляли себя где-нибудь в другом месте. Фортуни был одним из таких. И хотя он весьма гордился испанским происхождением, своими предками и оставался гражданином Испании, ему уже было сорок три года, он уже перешагнул верхнюю границу призывного возраста даже в том случае, если бы Испания решила вступить в войну, но пока ничто не вынуждало его возвращаться на родину.
