Женя постаралась ее обогнуть и поскорее зайти на территорию тюрьмы. Лера застала ее врасплох, Женя не ожидала ее здесь встретить.
– Зря вы не хотите со мной говорить, мы могли бы обсудить, что класть в передачи, чтобы не передавать одно и то же. – Лера встала перед Женей, преграждая ей дорогу.
Женя шла и молчала.
– Ну, куда вы торопитесь-то так? Свидание у вас в два, а сейчас часа нет. Очередь на передачу сегодня небольшая, быстро управитесь. Ну, давайте поболтаем пять минуток. Мы все-таки товарки по несчастью, – Лера засмеялась ухающим смехом.
Женя остановилась и смотрела на нее, не говоря ни слова.
– Жень, драться не будете сегодня, ладно? А то я боюсь, сейчас как курицу достанете из пакета да и шмякнете меня по башке, косточки только во все стороны посыпятся, – Лера в притворном страхе закрыла лицо руками, сквозь пальцы высверкивая на Женю сумасшедшим глазом.
– Во-первых, никакой передачи вы не передавали – никто у вас ее не примет, – как могла спокойно проговорила Женя. – И на свидание никогда не пустят. Знаете почему? Потому что вы – никто. Следите за мной, по пятам за мной ходите, мне на глаза лезете только для того, чтобы я ему передала, что я вас видела здесь только что. Я в ваших планах выступаю в качестве почтового голубя, так я понимаю? Не дождешься! Ничего я ему не скажу.
Она обогнула застывшую Леру и двинулась ко входу. Уже в воротах Женя услышала, как Лера кричит ей в спину: «А платье-то французское, красивое, в котором вы на суде рассекали, вы думали, вам Жора подарил? Это я ему деньги дала, я!»
4
В длинном, плохо освещенном помещении для свиданий, разгороженном на отдельные кабинки, со стеклом до потолка, отделяющем посетителей от заключенных, Жене указали на ее стул и сказали ждать. Это было их первое свидание наедине после ареста Севы. Во время следствия свидания с подследственными по закону запрещены, в суде в перерывах между заседаниями нормально поговорить тоже не удалось, там был настоящий проходной двор, да еще и Палкер рядом, ушки на макушке.
Севу долго не приводили. У Жени было время подумать. Почему Лера поджидала ее? Откуда она узнала, что у них с Севой сегодня свидание? Жора, платье, стыдоба какая… Это никогда не кончится! Сейчас Севе дали лагеря, и Женя должна будет и туда ездить, конкурировать с Лерой. «Как только она узнает, что я поехала – не представляю как, но она узнает, – то тут же поедет за мной следом и будет крутиться у меня перед глазами. Я больше это выносить не могу».
Когда Севу привели, она сняла трубку, по которой следовало переговариваться, и проговорила все так, будто перед ней лежала бумажка с заранее написанными словами.
– Я прекращаю. Все, что от меня будет нужно, любая помощь, я все буду делать. Я тебе сочувствую, нет слов, и плачу от несправедливости и ужаса происходящего с тобой. Не могу даже себе представить, что ты сейчас переживаешь и каково тебе в неволе с твоим характером, с твоей тягой к свободе, с ненавистью к любым ограничениям и контролю. Но наши с тобой отношения как мужа и жены я заканчиваю.
– Ты что, профурсетку, что ли, видела? – Сева, как показалось Жене, совсем не удивился ее словам.
«Он знает, что она здесь была? – в ужасе подумала Женя. – Значит, она выбила себе с ним свидание? То-то охранники смеются надо мной чуть ли не в лицо: только что любовницу молодую проводили, а теперь жена пришла с пучком и в строгом платье. Но ведь не могут дать свидание не ближайшим родственникам? Хотя нет, в Грузии за деньги все возможно».
– Она помогает. Понимаешь? – Сева как будто прочитал ее мысли. – Она деньгами помогает. На общак дает. Без такой серьезной помощи я бы здесь не выжил.
– Я думала, ребята тебе помогают.
Он передернул плечами.
– Ребята… О чем ты говоришь? Они каждую копейку считают. На все она деньги дала.
– Все, Сева. Довольно. Я окажу тебе любую посильную помощь, но контактов между нами больше не будет. Не звони и не пиши мне. Все просьбы передавай через Реваза.
Сева смотрел на нее через стекло, с трубкой, прижатой к уху, и молчал. Женя сама не знала, какой реакции ожидала, – слез, просьб, раскаяния или, наоборот, злости, криков? Но ничего, кроме усталости и безразличия, она на его лице не прочла. Ей стало страшно.
– Я понимаю. Ну, что поделать. Береги дочь. Ей будет тяжело – отец в тюрьме. И мать мою не бросай.
Он встал и кивнул конвоиру, что свидание окончено. Его увели.
5
Всю дорогу назад в самолете Женя прорыдала. В Тбилиси накануне отлета и потом в аэропорту во время регистрации она еще как-то держалась. Но едва самолет оторвался от земли, ее как будто прорвало. Она плакала, и слезы никак не хотели останавливаться. Она оплакивала его, себя, их странный, неуклюжий, но все же союз, бедную доченьку свою безотцовщину и даже глупую, несчастную старуху Софу, все силы своей души тратящую на ненависть к невестке.
Мери настояла на том, чтобы лететь вместе с ней в Москву: «Ну как ты полетишь одна после всего этого? Конечно, я лечу с тобой, это решено, не спорь!» Она с тревогой наблюдала за Женей и никак не могла понять, что происходит.
– Ведь все не так плохо. То есть это ужасно, да, но ведь могло быть намного хуже. Дали четыре года. Он уже сидит год, за хорошее поведение сократят полсрока, так что осталось только полтора года. И потом, колония здесь, недалеко от Тбилиси, Реваз и ребята будут его навещать. А ведь могли бы куда-нибудь в Россию заслать, в Сибирь.
– Мери, спасибо тебе огромное, что ты полетела со мной. Я это очень ценю, честное слово. Но пожалуйста, пожалуйста, замолчи, не говори ничего, – и Женя отвернулась к окну.
«Все-таки она добилась своего. Она знала, что я после суда иду к нему на свидание, и встретила меня. А у меня недостаточно ума, недостаточно силы воли, выдержки, чтобы проигнорировать ее. И он еще масла подлил, показал мне, что он знает, что она тут крутится. Это сугубо бабское, я это признаю. Но преодолеть себя не могу. Не могу простить».
Письмо, которое Сева написал Жене из тюрьмы
Ортачала, сентябрь, 1985
Дорогая и единственная, любимая моя и ненаглядная, возлюбленная Женечка!
Сердце обливается кровью, когда я представляю, в какие суровые условия бытия вы попали, ты и моя доченька. Но что делать? Надо уповать на Всевышнего, и я убежден, он пропасть вам (нам) не даст.
Ты знаешь это сама, но я готов повторять бесконечное количество раз – главным в моей жизни всегда была и есть любовь к тебе. Но я хотел бы прояснить несколько вещей.
Ты ли меня обманула, или я обманывался, но я считал, что ты умнее, чем оно есть на самом деле. Может быть, это даже не твоя вина, а моя. Я считал, что в тебе главное интеллект, а у тебя, несмотря на весь твой ум и глубину, тем не менее основой бытия является бабская сущность.
