— Никакого сомнения больше! Засада! — воскликнула принцесса. — В эту самую минуту бедная Орфиза уже, возможно, попала в нее!
— А вам бы в самом деле было больно, если бы ее похитили?
— Я останусь неутешной на всю жизнь!
— А между тем, однако же, вы избавились бы от соперницы!.. Что же у вас за сердце, в самом деле?
— Сердце любящей женщины, очищенной страданием от всякого эгоизма!
— И вы хотите, чтобы я не обожал вас?
— Обожайте, но только спасите ее!
— Ну, принцесса, придется, видно, прибегнуть к талисману, сокращающему любые расстояния и отворяющему любые двери.
С кошельком в руке маркиз обратился к командиру конвоя, данного им епископом. Тот подумал с минуту.
— Пять-шесть часов времени, — сказал он, — это каких-нибудь пять-шесть миль в гористой стороне по скверным дорогам. Значит, надо взять напрямик, и не для того, чтобы догнать карету, а чтобы опередить ее. Ну, я знаю именно такую тропинку. Часа через два мы будем в том самом ущелье, где должна ждать засада.
— Так едем же скорее! — воскликнул маркиз. — И сто пистолей попадут тебе в карман, если выгадаешь еще полчаса из тех двух, о которых говоришь!
Через две минуты весь отряд вступил на тропинку, которая вилась узкой лентой по склонам гор и спускалась в ущелье. Обещание маркиза удвоило усердие конвойных — у коней будто выросли крылья. Принцесса Мамиани подавала всем пример храбрости.
— А что, мы выгадаем полчаса? — спрашивала она время от времени у проводника.
— Выгадаем, да еще несколько лишних минут, — отвечал он.
И как только встречалось место поровнее, он пускал своего коня вскачь.
Случалось иногда, что принцесса, увлекаемая нетерпением, обгоняла его.
— Быть любимому подобной женщиной и не любить ее, — что за болван, однако же, мой друг! — ворчал маркиз про себя.
Наконец они взобрались на вершину горы, откуда можно было спуститься в мрачное ущелье, зажатое между двумя стенами сероватых скал. Вдоль самой дороги, которая вилась внизу, яростно шумел белый от пены поток.
В то время как принцесса Мамиани и маркиз де Сент-Эллис спускались вслед за проводником по крутому обрыву, карета графини де Монлюсон въезжала в ущелье. Лошади ступали медленно. Несмотря на полуденный час, дорога оставалась в густой тени.
Наконец подъехали к тому месту, где узкое ущелье проходило через небольшую поляну, покрытую травой. Орфиза предложила остановиться здесь и позавтракать.
Лудеак осмотрелся вокруг и заметил в близлежащей чаще блеск металла: люди, о присутствии которых едва ли можно было догадаться, готовили свое оружие.
Слуги едва успели открыть сундуки и разложить провизию, как вдруг общество было окружено верховыми. Впереди скакал человек огромного роста, размахивая тяжелой шпагой; первым же ударом он свалил с ног лакея, собиравшегося выстрелить. Нельзя было ошибиться: напали разбойники.
Графиня де Монлюсон побледнела, маркиза д’Юрсель вскрикнула и упала в обморок, а граф де Шиври, переглянувшись с Лудеаком, выхватил шпагу, делая вид, что хочет броситься на нападающих.
Отпор был и недолгий, и несильный. Три или четыре лакея, однако же, окружили графиню и защищали ее; но их бы очень скоро всех перебили, если бы жадные мошенники, набранные капитаном д’Арпальером, не бросились грабить карету. Между тем граф де Шиври отчаянно злился на них, но для виду ему пришлось скрестить шпагу с начальником шайки. При первых же ударах он вдруг ослабел и громким голосом стал звать к себе на помощь.
Само Небо, казалось, услышало эти крики. В ту самую минуту, как Орфиза де Монлюсон, считая себя погибшей, уже искала оружие, чтобы наказать дерзкого, который осмелится к ней прикоснуться, отряд солдат, вооруженных с головы до ног, показался на въезде в долину и бросился со шпагами наголо на грабивших сундуки бездельников. Люди эти спустились, казалось, с вершины гор, как соколы. Командир, летевший впереди, раскроил до самой бороды череп разбойнику, который неудачно выстрелил в него из пистолета.
Цезарь пересчитал врагов, с которыми приходилось биться. Поддержи его как следует шайка капитана, он мог бы выдержать их напор и даже, быть может, одолеть их. Орфиза была тут, рядом: еще одно усилие — и она попадет к нему в руки. В одно мгновение у него в голове мелькнула мысль схватить ее, взвалить на седло и ускакать с ней, но раздавшийся с другого конца долины крик остановил его.
— Бей! Руби! — взревел кто-то страшным голосом.
И в ту же минуту трое всадников, пришпоривая белых от пены коней, налетели сзади на мошенников, которых солдаты епископа Зальцбургского рубили спереди.
В мгновение ока человек пять упало замертво. Цезарь узнал по воинскому крику Гуго де Монтестрюка, а с ним Коклико и Кадура и позеленел от ярости. Не броситься ли на него, сделав знак Лудеаку, чтобы он взял на себя маркиза? Но бездельники капитана, захваченные врасплох, уже начинали поддаваться; некоторые помчались прочь во весь опор. Нерешительность Цезаря продлилась всего одну секунду, и, понимая, что он может погубить себя навеки в глазах графини де Монлюсон, он кинулся на своих же сообщников.
— А! И вы тоже! — проворчал сквозь зубы Бриктайль, только что сваливший одного из людей маркиза де Сент-Эллиса.
— Да! И я, черт побери!.. Ведь надо же мне показать!.. смотрите… вот ваши плуты бегут… а вот и маркиз де Сент-Эллис с этим проклятым Монтестрюком!..
— Ах! Если бы их было только двое! — продолжал д’Арпальер, узнав принцессу, спешившую подъехать к Орфизе, и смутившись от этой неожиданной встречи.
Лудеак проскользнул к ним, как лисица.
— Теперь все пропало! — сказал он. — Бегите скорее.
Капитан зарычал, как бульдог; губы у него побелели. Он еще не решался бежать: у него блеснула безумная мысль — кинуться на Монтестрюка и вырвать у него жизнь или самому погибнуть. Вдруг он почувствовал, что лошадь его слабеет и падает под ним.
— Гром и молния! — воскликнул он. — Моя лошадь ранена!
Услышав это знакомое восклицание, Гуго обернулся, но не заметил капитана, впереди которого вертелись Лудеак и Шиври, делая вид, что рубятся с ним.
— Скорее хватите меня шпагой, чтобы я мог упасть, — сказал Бриктайлю Лудеак, — и берите мою лошадь! Она надежная!
Итальянец махнул шпагой, и Лудеак тяжело свалился с лошади. Капитан перепрыгнул на его седло и умчался.
Эту самую минуту и выбрал Цезарь, чтобы броситься на своих недавних союзников. А Монтестрюк был так занят графиней де Монлюсон, что не слишком заботился о бегстве капитана. Он уже забыл о раздавшемся в его ушах восклицании. Он был с Орфизой, он видел только ее одну.
— Я опять вас вижу! И вы невредимы, не правда ли? — воскликнул он радостно.
— Совершенно, — ответила она и, забывшись, протянула ему обе руки, которые он поцеловал с восхищением. — Я немножко, может быть, и дрожала, но теперь, когда все кончено, признаюсь, я довольна, что присутствовала при одной из тех сцен, какие только и можно видеть, что в испанских драмах. Но объясните мне, пожалуйста, как вы сумели подоспеть вовремя, чтобы вырвать меня из когтей этих разбойников? У вас есть добрая фея в распоряжении, что ли?
