– Джин, – спрашивает, – о чем вы сейчас думаете?
Так и хочется ответить, что думаю я о том, как Глен признался мне, что видел Беллу. Но этого я не могу ей рассказать. Это уже будет чересчур.
– Так, о разном, – отвечаю ей. А потом добавляю: – О Глене и о том, хорошо ли я его на самом деле знала.
– Что вы имеете в виду, Джин?
И я пускаюсь рассказывать ей, каким чужим и отрешенным было его лицо в тот день, когда его арестовали.
– Его лицо сделалось совершенно пустым, отстраненным. Я несколько секунд не могла даже его узнать. Меня тогда это очень напугало.
Она все это торопливо записывает, то и дело взглядывая на меня, чтобы кивнуть и посмотреть в глаза. Потом я еще что-то ей рассказываю – и тут выплескивается эта пакостная история с порнографией. Кейт все так же сидит, быстро строча в своем блокноте, но уже почти не отрывая от меня глаз, без конца кивая и будто подбадривая взглядом, – вся такая сочувствующая, понимающая.
Все последние годы я принимала на себя вину за то, что делал Глен, говоря себе, что именно моя болезненная одержимость желанием иметь дитя толкнула его на все эти ужасные вещи. Однако теперь-то его нет рядом, чтобы я видела это в таком свете. Теперь я могу позволить себе быть злой и уязвленной тем, что он проделывал в гостевой комнате. В то время как я лежала в супружеской постели буквально через коридор, он впустил в наш дом всю эту скверну.
– Вот скажите, Кейт, что это за порода мужчин, что смотрят подобные вещи? – спрашиваю я журналистку.
Она беспомощно пожимает плечами. Ее-то «старикан» небось не любуется на то, как домогаются детишек. Счастливица.
– Глен говорил мне, что это не по-настоящему. Что на тех снимках – женщины, одетые как дети. Но это не так. По крайней мере, не везде. Полицейские сказали, что все это делалось на самом деле. А еще Глен говорил, что это своего рода зависимость. Аддикция. И что он никак не может с собой совладать. Началось, как он сказал, с «нормальной порнухи» – но я не понимаю, что тут считается нормальным. Может, вы знаете?
Кейт вновь мотает головой:
– Нет, Джин, не знаю. Может быть, обнаженные женщины?
Я киваю – именно так я сама и считала. Нечто вроде того, что можно увидеть в отдельных журналах в газетном киоске да в фильмах для взрослых.
– Но у него-то это вовсе не было нормальным. Он объяснял, что, просматривая это, все время пытается найти что-то для себя новенькое и никак не может себя остановить. Уверял меня, будто бы случайно нашел в компьютере всю эту гадость. Но ведь такое невозможно, верно?
Кейт неуверенно пожимает плечами, потом качает головой.
– Ведь за это надо заплатить, – разошлась я. – Надо ввести номер своей кредитки, свое имя и адрес. В общем – все. На такие сайты ведь просто так не натыкаются. Это совершенно осмысленное действие, требующее времени и некой концентрации. Так, во всяком случае, говорил на суде свидетель от полиции. И этим-то мой Глен занимался часами, одну ночь за другой, выискивая что-то, все более дрянное – новые снимки, новые видео, – собирая их сотнями, как сказали в полиции. Вы представляете? Сотнями! Причем на многие из них, наверно, и смотреть-то невозможно. Глен говорил, что все это терпеть не может, но что-то в них все же заставляло его смотреть на них снова и снова. Он объяснял: это болезнь. И он, мол, ничего не может с собой поделать. И в этом он обвинял меня.
Кейт опять взглядывает на меня, желая, чтобы я продолжала, а я уже и сама вошла в раж и не могу остановиться.
– Он мне заявил, что это я втянула его туда. Но он меня предал. Он все время притворялся нормальным мужчиной, который ходит на работу, пьет с приятелями пиво и помогает мне мыть посуду, а сам каждую ночь в гостевой комнате превращался в чудовище. Это был уже не Глен. Так что это он был болен, а не я. И если он мог всем этим заниматься, то, думаю, он был способен на что угодно.
Тут я замираю, потрясенная звучанием моего же собственного голоса. Кейт пристально глядит на меня. Перестав писать, она подается вперед и накрывает мою руку своей. Ладонь у нее сухая и теплая, и я разворачиваю кисть, чтобы пожать ей руку.
– Представляю, как это было тяжело для вас, – говорит Кейт и глядит на меня так, будто и правда это понимает.
Я хочу остановиться, но она снова сжимает мне ладонь.
– Для меня такое облегчение, что я могу теперь все это высказать, – говорю я и вдруг разливаюсь слезами.
Кейт достает мне бумажный платочек, и я долго в него сморкаюсь. Рыдая, я продолжаю говорить:
– Я знать не знала, что он это делает. Действительно не знала. Если бы я это знала, то непременно бы от него ушла. Я бы не осталась жить с таким монстром.
– И тем не менее вы остались, когда все это обнаружилось, Джин.
– Мне пришлось остаться. Он мне все так объяснил, что я больше уже не понимала, где правда, а где нет. И он заставил меня чувствовать себя виноватой в том, что я поверила полицейским, будто он всем этим занимался. Все у него выходило кем-то выдуманным – то полицией, то банком, то интернет-компаниями. А потом еще стал обвинять меня. Глен заставил меня признать, что это моя вина. Он говорил настолько убедительно! Он заставил меня ему поверить.
Да, так оно и было. Но теперь-то его рядом нет, и меня больше некому заставить.
– А Белла? – как я и ожидала, спрашивает Кейт. – Что насчет Беллы? Это он ее украл, Джин?
Я уже слишком далеко зашла, чтобы теперь остановиться.
– Да, – отвечаю. – Думаю, что он.
В номере делается убийственно тихо. Я на миг закрываю глаза.
– Он сам вам признался, что ее украл? Что, вы думаете, он с ней сделал, Джин? Куда он ее дел?
Она буквально долбит меня вопросами, и я уже не в состоянии думать. Я больше не должна ничего говорить, иначе я потеряю все.
– Я не знаю, Кейт, – отвечаю ей.
Я с таким усилием сдержалась, чтобы не выболтать большего, что теперь меня всю трясет озноб, и я обхватываю себя руками. Кейт поднимается с места, пересаживается на боковинку моего кресла и меня приобнимает. Так чудесно, когда тебя кто-то обнимает, – такие же чувства я испытывала, когда в минуты переживаний меня обнимала мама, чтобы помочь мне взять себя в руки. «Не плачь, детка», – приговаривала она, прижимая меня к груди, и я чувствовала себя в безопасности, ничто больше не могло меня задеть. Теперь, естественно, совсем другое дело. Кейт Уотерс не в силах защитить меня от того, что неминуемо надвигается, – и все же я какое-то время тихо сижу, приклонившись к ней головой.
– А Глен вам что-нибудь говорил насчет Беллы? Перед смертью? – вкрадчиво возвращается она к разговору.
– Нет, – буквально выдыхаю я.
Тут слышится стук в дверь. Явно условный сигнал – должно быть, это Мик. Кейт что-то бормочет под нос. Я даже чувствую, как в ней происходит внутренняя борьба: то ли его впустить, то ли крикнуть через дверь что-то типа: «Отвали!» Она высвобождает руку и, выразительно подняв брови – мол, эти чертовы фотографы! – идет к двери. Разговор между ними проходит в яростном шипении. До меня доносятся слова: «Не сейчас!» – однако Мик все равно не уходит. Говорит, что ему срочно надо сделать кое-какие «завершающие фотки», поскольку фоторедактор «уже икру там мечет». Я поднимаюсь с кресла и тороплюсь в ванную, чтобы к моменту его появления в номере успеть собраться с духом.
