Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
С тех пор Игнатий Андреевич таких не то что уважал и понимал, но жалел. Действительно, от хорошей жизни к религии вряд ли кто припадет, а несчастным хоть какая-то надежда, поддержка. Сам же он полагался на свои силы и прожил, считал, неплохую, ровную, крепкую жизнь. Последние годы только – смерть жены, переселение с родины, хоть и добровольное, но тягостное одиночество… С другой стороны, пенсия не нищенская, квартира с большой комнатой, застекленная лоджия. При желании можно под теплицу приспособить или верстак поставить. Правда, смысл-то…
В молодости он любил праздники. Радовался, когда приглашали в гости, и сам не оставался в долгу – бывало, полдеревни собиралось, гуляли до утра. Но с годами желание праздновать постепенно пропадало, и даже в Новый год кое-как дожидался боя курантов и шел спать. В чужие дома почти не ходил, гостей не созывал.
Единственным праздником, которого ждал, к которому готовился, осталась Пасха.
В Пылёве, да и вообще по краю перед Пасхой было принято делать ремонт – белили, красили, мыли, выбивали половики и коврики, в позднюю Пасху вторые рамы снимали. Прибирались и на могилках родных, подкрашивали памятники, лавочки, оградки, украшали бумажными цветами. Поминать покойников собирались обычно в первую субботу после Пасхи. Несли яйца, конфеты, кусочки уже зачерствевших куличей; некоторые ставили перед памятником стопку водки, тем, кто курил, клали пару сигарет…
Даже после смерти жены Игнатий Андреевич почти каждую весну белил ковыльной кистью избу, хлопал деревянной лопаткой по развешенным на заборе коврикам, покрывалам, приводил в порядок двор, огород, подбивал гвоздями ослабевшее, расшатавшееся за зиму. Чистил могилки на кладбище. Сам красил яйца в луковой шелухе, но кулич теперь покупал в магазине – там продавали испеченные в кутайской пекарне.
Прошлую Пасху, правда, не справил. Не было душевных сил. И яйца не покрасил – шелухи, которая в деревне собиралась вроде сама собой, не оказалось, а искать, спрашивать показалось глупо и унизительно как-то. На кладбище тоже не был. Ходил туда всего один раз – когда хоронили перевезенных из Пылева. Увидел, где теперь могилки родителей, жены, дядьев, друзей.
Больше не мог – так непохоже было это новое их жилище на то, что принято называть могилками, погостом. Надеялся, что покойные простят его.
Может, и в этом году Игнатий Андреевич не стал бы готовиться к Пасхе, но рядом оказался внук. «Пускай приучается. Хоть что-то засядет в памяти… О жизни, хм, народных людей».
Никитка сперва помогал нехотя, кривясь, иногда одной рукой – в другой был айфон, – но быстро увлекся.
Конечно, большой ремонт делать не стали, да и не было в этом надобности – квартира еще свежая, обои светлые. Это в избе, тем более в которой углем топят, за зиму стены сереют, печка вообще стоит черная, а здесь, конечно, не так… Помыли плиту, окна, вынесли во двор и выбили дорожки и половики (ковер со стены Игнатий Андреевич снимать не решился – тяжеловато). Никитка колотил висевшие на турнике тряпки азартно, гикал, когда вылетало облако пыли.
Пока выколачивали, к турнику выстроилась небольшая очередь; Игнатий Андреевич порадовался: значит, не умерла традиция…
Помыли полы, постелили пахнущие свежим ветерком половички, длинную полосатую дорожку, ведущую из прихожей в комнату.
– Завтра стираться начнем, – сказал Игнатий Андреевич. – Пасху надо в чистом встречать.
Одежды сменной было и у него, и у внука немало, белье постельное занимало два ящика, но не хотелось оставлять непостиранное в праздник, да и внука делом занять…
Пододеяльники, простыни закладывали в машинку «Ока», а рубахи, носки терли на стиральной доске. Никитка впервые видел ее, был поражен.
– Вот так народные люди белье до чистоты доводили, – объяснил Игнатий Андреевич и похвалил себя, что не выкинул доску.
– Деда, а можно мне?
– Давай-давай. Я передохну.
И внук стал шоркать носки по волнистому полотну.
– Молодец. Вон грязь какая стекат. Никакой машинке так не суметь.
Купили кисточки, белой, голубой, коричневой краски, искусственных цветочков и в субботу утром, за неделю до Пасхи, отправились на кладбище.
– За могилками, брат, надо ухаживать, – говорил Игнатий Андреевич. – Мы, вишь, их сюда взяли, добились, чтоб рядом были. А так бы затопило их… И уж раз взяли…
– Как – затопило? – перебил Никитка.
– Ну, тут ведь море сделали, на месте деревень наших. Электричество теперь из воды делают…
– Да, это я знаю. Не из воды только, а из ее энергии. Она через турбины идет и вырабатывает ток… И кладбища затопили?
– Почему затопили? Сюда вот перенесли… Брошенные могилки только остались… маленько… Поэтому надо поддерживать, чтоб видно было, кто лежит, чья родова.
Сели в автобус в сторону кладбища. Сразу столкнулись с Валентиной Логиновой, землячкой.
– Вот с внуком едем могилки красить, – не без гордости сказал Игнатий Андреевич.
Озабоченное лицо Валентины прояснилось улыбкой:
– Это младший ваш?
– Ага. Никита. Осенью – в школу.
– Хорошо-о… А я тоже решила навестить… Но так уныло там, так уныло, господи!.. Как хорошо на нашем было. – И Валентина привычно заплакала. Не рыдая – просто слезы потекли из глаз и голос стал мокрым.
Доехали до конечной остановки, расположенной неподалеку от старой части городского кладбища. С недавних пор стали делить – кладбище городское и переселенческое.
Кусты, деревца, между ними памятники, кресты, тумбочки, но много и затянутых травой пустых холмиков. Лежат под ними первые жители Колпинска – те, кто съезжался сюда в семидесятые перекрывать реку камнями, рыть фундамент плотины, строить времянки и бараки. Часто были они людьми одинокими, из дальних мест, и некому сохранять о них память. Тумбочка с традиционной тогда звездочкой подгнила и упала, табличка, где имя-фамилия-отчество, изржавела, и всё – словно не было человека на свете… Книга в кладбищенской конторе, в которой записано, кто где похоронен, мало что может дать – если и сохранились сведения о покойнике, то уж тот пятачок земли вряд ли определишь…
Но были могилы и ухоженные. С ажурными оградками, лавочками, а то и столами для поминок, окруженные елочками, черемухами, рябиной. Представлялось, что мертвым лежать там хорошо и спокойно и что жизнь у них была ровная, правильная, ненапрасная.
– А наши скоро? – видимо, начав уставать, спросил Никитка.
Проселочная дорога вдоль кладбища ощутимо вела под гору. Но идти действительно утомительно. Пасха в этом году поздняя – пятого мая, – и сейчас, в последние дни апреля, солнце припекало, от каждого шага с земли поднималась удушливая пыль. Деревца кончились, потянулись унылые сероватые кресты недавних захоронений.
– Вот и Наталья Сергевна наша, – сказала шедшая впереди Валентина Логинова.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
