— Я не желаю тебя видеть, — сказала Франческа, поворачиваясь к нему спиной. — Не знаю, кто дал тебе мой адрес, но следовало бы сначала узнать, хотят ли тут тебя видеть.
Какое-то время он молчал, потом произнес:
— Ты ведешь себя как капризный ребенок.
Он оглядел ее с головы до ног, задержался взглядом на соблазнительных бедрах в обтягивающих джинсах.
— Слегка пополневший, — добавил он с улыбкой.
Лицо Франчески порозовело от смущения.
Джон Тартл, судя по всему, чувствовал себя как дома. Он бросил куртку из грубого материала на небольшой столик и сел на кровать. Стоя рядом, Франческа видела, что жесткие черные волосы у него на макушке слегка влажны от осеннего дождя, одна капля медленно стекает по загорелой шее. Она быстро отвела взгляд в сторону.
Своим обычным бесстрастным тоном Джон произнес:
— Я давно уже хотел прийти и поговорить с тобой, а тут Гарри Стиллман как раз сказал мне, что сейчас самое время сделать это.
Он взглянул на нее снизу вверх, и Франческе показалось, что его взгляд говорит гораздо больше, чем все слова. Очень тихо он произнес:
— Франческа, я обещал Гарри, что отвечу на любые твои вопросы о случившемся тогда в поместье. Гарри считает, что ты никак не оправишься от всего, связанного со смертью Курта Бергстрома, потому что все держишь в себе. Так вот у тебя есть шанс выговориться.
Франческа отвернулась к окну, чувствуя, как ею овладевает странное волнение. Слова, произнесенные Джоном Тартлом, не просто вернули ее память к событиям, разыгравшимся в день ее замужества в поместье, но всколыхнули еще какие-то чувства. В памяти внезапно всплыли разрозненные картины недавнего прошлого: вот Джон Тартл, стоя на коленях, снимает с нее кроссовки после пробежки в «Золотых Воротах»; вот Джон Тартл напряженно застыл на переднем сиденье «Ролле-Ройса», внимательно глядя по сторонам; вот он, облаченный в темный костюм, строгий и неприступный, обедает в столовой для высшего руководства корпорации; вот он прижимает ее к себе в их апартаментах в отеле «Плаза».
Франческа постаралась тут же вызвать в памяти образ улыбающегося золотоволосого Курта Бергстрома и ничего не почувствовала.
— Я не знаю, для чего ты сюда явился! — воскликнула она сорвавшимся голосом. — Это моя спальня — и хочу напомнить, что ты находишься в доме выходцев из Сицилии! У нас не разрешается посторонним мужчинам входить в спальню женщины!
— Франческа, — мягко окликнул ее Джон.
Но она не успокаивалась:
— Если бы мой дядя Кармин был дома, он бы вышвырнул тебя!
— Франческа, — сказал Джон, начиная терять терпение, — перед тем как подняться сюда, я около часа разговаривал с твоим дядей. Он знает, что я здесь.
От удивления Франческа не нашлась, что сказать, а он продолжал:
— Почему бы тебе не присесть и не выслушать меня?
Жестом Джон пригласил ее присесть на кровать рядом с ним, но Франческа резко повернулась спиной, подошла к окну и стала смотреть на косые струи осеннего дождя. Она не могла понять, почему ее тело и сознание так странно реагируют на Джона Тартла. Похоже, она не смогла изгнать его из своей памяти. В ее мозгу продолжали всплывать тревожащие душу странные картины.
Она вспомнила, как поглядывала на него Баффи Амберсон, когда они вместе с ней загорали у бассейна. Как Джон Тартл перехватил ее, вне себя от ярости, в темной аллее по дороге к домику Курта Бергстрома. Тогда по выражению его лица было совершенно ясно, что он едва сдерживает себя.
Но почему она думает обо всем этом? Франческа провела по лбу дрожащей рукой. Его внезапное появление было подобно встрече с призраком. Все тени прошлого явились снова, чтобы мучить ее. Но было здесь и еще что-то, она сознавала это вполне отчетливо.
Джон пристально посмотрел на нее и тихим голосом произнес:
— Франческа, знаешь ли ты, что твоя семья боится за тебя? Ты закрылась здесь, наверху, не желаешь ни с кем разговаривать, не отвечаешь на письма, не хочешь ни словом обмолвиться о том, что произошло с тобой в Палм-Бич летом. Твои дядя и тетя боятся сказать или сделать что-то, что могло бы навредить тебе. Неужели жизнь затворницы тебе по душе?
Он помолчал, по-прежнему не отводя от нее взгляда.
— Похоже, ты делаешь все, чтобы заставить родных относиться к тебе как к полупомешанной.
Эти слова неожиданно подействовали на нее. Франческа резко повернулась к нему и с раздражением бросила:
— Тебе лучше помолчать! Именно из-за тебя я потеряла мужа!
Черные глаза на смуглом красивом лице прищурились.
— Нет, Франческа, из тебя не получится безутешная вдова, хотя ты и очень стараешься. Как ты, возможно, знаешь, вы с ним никогда не были законными супругами.
В ответ на ее удивленный взгляд он пояснил:
— Черт возьми, это совершенная правда — брак не может считаться законным, если в момент его заключения какая-то из сторон находится под действием наркотиков.
Франческа вздрогнула и отступила на шаг, словно он ударил ее. Но Джон Тартл продолжал:
— Извини, если это так потрясло тебя, но я в любом случае должен был тебе об этом сказать. Послушай, я совершенно не представляю, какого романтического героя ты сделала в своем воображении из Курта Бергстрома, человека, сведшего в могилу наркотиками Карлу и пытавшегося проделать то же самое с тобой, но я попытаюсь себе это представить. Наверное, на тебя произвел впечатление способ, которым он покончил с собой? Не надо плакать, на меня слезы не действуют. Но к тому времени, когда пограничники загнали Курта в угол, на нем висело несколько весьма серьезных преступлений и здесь, и за границей. Если бы его взяли, он вполне мог бы до конца дней просидеть за решеткой, и даже чокнутая сестричка не вытащила бы его оттуда. Но такой конец не в стиле этого викинга наших дней. По крайней мере, он избавил суд от лишних расходов.
Его голос утратил свою жесткость.
— Больше всего мне жаль его яхту. Как я могу судить, это было нечто выдающееся.
— Я больше не хочу тебя слушать! — вне себя от ярости выкрикнула Франческа.
Она бросилась было к двери, но он встал и загородил ей дорогу.
— Разумеется, тебе не понять его, — презрительно бросила она. — Он был замечательный яхтсмен, аристократ, э… э… парашютист, сражавшийся на войне, когда ты отсиживался дома…
При этих словах Джон гневно прищурился и схватил ее за плечи. Франческа сжалась, увидев, как в его черных глазах вспыхнуло пламя гнева.
— Не смей говорить того, чего не знаешь. — Голос его стал обманчиво тих. — Я четыре года провел во Вьетнаме. Ушел на эту войну девятнадцатилетним молокососом, а пришел сам не знаю кем. И повидал там кучу таких типов, как Бергстром. Они торговали наркотиками, пытаясь приучить к ним американских солдат. Я работал тогда в военной контрразведке и боролся с подручными этого графа, которые рассматривали наших американских солдат лишь как громадный рынок наркотиков.
