Илюнчик: Ладно, нам пора. Камеру оставить?
Он: Оставляй.
Камера снова у него в руках. Настя, полураздетая, лежит на столе. Камера не опускается ниже ее торса, но по толчкам легко догадаться, что происходит «ниже ватерлинии». На глазах девушки – повязка.
Настя: Идет Иванушка, и сушняк его одолевает... Видит – а на земле след от коровьего копытца... ооох... Только он собрался из него воды испить... А тут голос Аленушки ему мерещится... Не пей, мол, Иванушка, из коровьего копытца... Станешь ты бычарой позорным... ох... Идет он дальше, а там – след от козьего копытца... Алена – тут как тут... Не стОит, говорит, Иванушка... Станешь козлом вонючим... Идет он дальше... Смотрит – опять след. Вроде и копыто, а не коровье, и не козье, и не лошадиное... (темп убыстряется, ее возбуждение мешает ей говорить) Он наклоняется, а сам о... о... одним ухом слушает... Что ему Алена скажет... А она молчит. Он говорит: Алена, в натуре, дай наводку, пить или не пить... А она... Оооох... Говорит, сам решай. Тут сам черт протопал... Поэтому и след – женский... Ох... Все... Больше не могу-у-у... (закусывает руку, чтобы не заорать)
Камера идет по долгому больничному коридору. Останавливается у одной из палат. Дверь открывается, камера заходит внутрь. Мы видим обычную палату. Все койки заняты колоритными травматическими больными. На одной из коек лежит Он. Выглядит плохо, рука – в гипсе, безжизненно висит на шейной повязке. Он молча смотрит в камеру, пока та приближается и как бы усаживается рядом с ним. И после того, как камера успокоилась, он не говорит ни звука. Только смотрит.
Потом мы слышим Ее голос.
Она: Привет.
Он: Привет.
Она: Я принесла мандарины. Ты их еще не разлюбил?
Он: Нет. Я их никогда не разлюблю.
Она: Как это случилось?
Он: Синдром Анны Карениной. Только мужикам полагается не поезд, а обычная машина.
Она: Это правда?
Он: Нет.
Она: Так что же случилось?
Он: Ничего. Какой-то мудак выехал на тротуар – и все.
Она: Ты был пьяный?
Он: Нет.
Она: А он?
Он: Тоже нет.
Она: Что у тебя с рукой?
Он: Ничего. Через пару месяцев смогу снова ковыряться в носу.
Она: А если серьезно?
Он: Не знаю. Говорят, что нужна операция.
Она: А потом?
Он: А потом они и сами не знают. Зачем ты здесь?
Она: Тут мое место. Поняла, как только узнала.
Он: Это ведь не возвращение?
Она: Не знаю. Тебе решать.
Он: Ты сказала много слов. Мне нужно от тебя только три.
Она: У меня их нет.
Он: Я лежу на дне. У меня нет денег. Моя жена ушла вместе с моим ребенком. У меня сломана рука, и вряд ли я смогу когда нибудь снова нормально играть на гитаре. Ко всему прочему, я знаю, что во всем случившемся виноват сам. И вот приходишь ты и говоришь, что у тебя нет тех трех слов, которые могли бы меня вытащить из всего этого говна. Поэтому я спрошу еще раз. Зачем ты здесь?
Она: А я еще раз отвечу. Тут мое место.
Он: Нет. Это моя территория. Уходи.
Она: Я вернулась домой. Вместе с Мышом.
Он: Это невозможно. Там теперь живет Настя.
Она: Уже не живет. Я вернулась домой и буду ждать тебя.
Он: Я тебя не звал.
Она: Звал. И сейчас зовешь.
Он: Ты уже не та, которую я зову.
Она: И ты уже не тот, от которого я ушла.
Он: Тогда зачем эта встреча?
Она: Чтобы начать все сначала.
Он: Это невозможно.
Она: Я тоже так думаю. Но Мыш с нами не согласен. Он часто вспоминал тебя.
Он: А ты?
Она: И я тоже. Но, наверное, не так, как тебе хотелось бы.
Он: Какая же ты, все-таки, сука.
Она: Да. И даже еще хуже.
Он: И все равно я чертовски рад тебя видеть.
Она: Я тоже.
Он: А знаешь... Я теперь умный. Я не забываю о мелочах и знаю, где платить за телефон, и где помойка, и сколько шагов до детского сада и обратно. Правда, без коляски.
Она: Верю.
Он: Я даже смогу, наверное, стать образцовым мужем.
Она: Да.
Он: Но ведь я опоздал, правда?
Она: Мы оба отстали от поезда. Но это еще не значит, что мы не успеем на следующий. А все лишнее оставим на перроне.
Он: Я, кажется, уже ответил за свои грехи.
Она: А я свои оплатила авансом. И теперь не чувствую себя должником.
Он: Ты придешь завтра?
Она: И завтра, и послезавтра, и каждый день. И ты не сможешь меня прогнать.
Он: Не больно хотелось.
Она: Вот и хорошо. А теперь я пойду. Мне пора забирать Мыша.
Он: Деловая женщина.
Она: Еще какая. Я, между прочим, теперь работаю.
Он: Слишком много новостей для первого раза. Давай прощаться.
Она: А говоришь, исправился. Как раз сейчас ты должен был сделать заинтересованное лицо и расспросить меня о работе во всех подробностях.
Он: А я не сделал?
Она: Даже не попытался.
Он: (улыбаясь) Ну вот. Подходящий повод для развода.
Она: Фигушки.
Он: Откуда у тебя камера?
Она: Оттуда же, откуда новости о твоем происшествии. У тебя – самые лучшие в мире друзья.
Он: И самая худшая в мире жена.
Она: Да. Я – монстр. Бедный дядька.
Он: Да. Мне всегда казалось, что в названии сказки «Красавица и чудовище» есть двойной смысл. И все равно все происходящее приятно попахивает хэппи-эндом.
Она: Думаешь, пора целоваться и пускть титры?
Он: Ну уж нет. Как горе – так полной чашей, а как счастье – так одну рюмку? Я так не играю.
Она: Хорошо. Тогда я просто выключаю камеру и иду домой – готовиться к твоему возвращению.
Камера гаснет.
Он – дома. Камера смотрит на дверь, в которой скребется ключ. Потом входит Она, изменившаяся почти до неузнаваемости. Она очень похорошела, хорошо одета. В движениях появилась почти мужская резкость. В глазах – уверенность и вызов.
Он: Мыш тебя не дождался. Заснул прямо на полу.
Она (раздеваясь): Как он?
Он: Прекрасно.
Она: Вспоминал про меня?
Он: Когда я его шлепнул за то, что он пролил чай. Тогда он сказал, что пожалуется на меня маме.
