– Тогда как суть моей истории в том, что ставь я оценки мисс Фий за общие достижения, это были бы не «А» и «Б».
– Да, – говорит мисс Каллендар, – это я вижу. Ну, вот. Отсюда следует, насколько другой может стать история, если изменить point d'appui – то есть угол зрения.
– Угол зрения! – говорит Говард. – Этот тип шпионил за мной, выслеживал меня, фотографировал меня сквозь занавески, а затем сочинил из всего этого ложь. Чудесный угол зрения!
– Посторонний взгляд иногда очень просвещающ, – говорит мисс Каллендар, – и, разумеется, как говорит Генри Джеймс, в доме беллетристики есть много окон. Ваша беда в том, что вы, кажется, стояли перед большинством из них.
– Послушайте, мисс Каллендар, – говорит Говард, – это же не просто два маленьких рассказа, материал для игры вашего блестящего критического ума.
– Да, – говорит мисс Каллендар, – на карту поставлено много больше. Но беда в том, что вашу историю я не нахожу законченной. Не думаю, что вы рассказали мне все. Я не знаю, чего вы хотите от Кармоди, я не знаю, чего вы хотите от меня. Есть сюжетная интрига, о которой вы умолчали.
– Не знаю, знаете ли вы, сколько поставлено на карту, – говорит Говард. – Вы отдаете себе отчет, что Кармоди шпионил за мной каждый день и сочинил из увиденного историю, которая может стоить мне моей работы?
– Вы могли бы сказать, что он пытался разобраться в вас, – говорит мисс Каллендар.
– Бога ради, – говорит Говард, – возможно, он сейчас где-то там на пожарной лестнице сочиняет историю о том, как я раздеваю вас.
– И он лжет? – спрашивает мисс Каллендар. – Нет ли в этом толики истины?
– Я вас не раздеваю, – говорит Говард.
– А его там нет, – говорит мисс Каллендар, кладет вязание на столик и смотрит на Говарда влажными глазами. – Ему назначили прием. Он сейчас у вице-канцлера.
– Знакомит его со своим углом зрения, – говорит Говард.
– Да, – говорит мисс Каллендар. – Мне жаль, искренне. Это правда, что вы можете лишиться работы? Ему ведь нужен всего лишь шанс.
– Есть нечто, именуемое вопиюще позорным поведением, – говорит Говард, – это крайне неясное понятие, и тем более в наши дни. Но у меня есть политические враги, которые понавешают на меня все, что сумеют.
– О Господи, – говорит мисс Каллендар, – поэтому я и вернулась домой. Просто не выдержала. Эти жуткие копания сегодня утром. Я так встревожилась за вас обоих.
– За него? – спрашивает Говард. – Он шантажист и фашист. Вы тревожитесь из-за него?
– Он не фашист, он личность, – говорит мисс Каллендар, – он еще мальчик, глупый, испуганный, потому что вы напугали его. Он вел себя скверно и глупо. Я так ему и сказала, я набросилась на него. Но он убежден, что вы решили его уничтожить только потому, что он то, что он есть, и он ведет борьбу, чтобы выжить.
– Это верно, – говорит Говард. – Другими словами, классическая фашистская психология. Пока у вас все хорошо, вы проповедуете веру в порядочность и нормы социального поведения. Но если что-то угрожает вашему положению – к черту все это. Дерись за собственные интересы, пуская в ход все, что под руку попадется.
– Но что вы-то делаете с ним? – спрашивает мисс Каллендар. – Загнали его в угол и держите там. В четверг вы сказали, что, может быть, вернете его в семинар. Зачем вы это сказали?
– Вы знаете зачем, – говорит Говард.
– Вы играли с ним, чтобы добраться до меня, – говорит мисс Каллендар.
– Послушайте, – говорит Говард, – пока мы разговаривали, он шпионил. Он не стоит вашего сострадания.
– Это очень печальный случай, – говорит мисс Каллендар. – Такой же, как ваша мисс Фий. Но одну вы укладываете в постель, а другого изничтожаете.
– Она лично есть, а он нет, – говорит Говард. – Вы опаснейшим образом разбрасываетесь своим сочувствием. Да посмотрите на него. Разглядите эту его короткую стрижку, его начищенные ботинки. Подумайте об этой высокомерной империалистической манере держаться. Он ждет, что мир будет танцевать под его дудку. А если мир не пляшет, он размахивает кулаками вслепую. Он не способен к конфронтации с жизнью или с реальностью. Он не испытывает ничего, кроме ужаса, что ему угрожают те, кто реально живет. Вот смысл его истории. Вот кого вы поддерживаете.
– Я сделала не больше, чем была обязана как его куратор, – говорит мисс Каллендар, – и заметно меньше, чем вы для мисс Фий.
– Нет, – говорит Говард, – вы ему поверили. Вы так мне и сказали. Он предложил объяснение тому, чего вы не понимали.
– Я не приняла его обвинений, – говорит мисс Каллендар, – я поверила, что увиденное им было правдой.
– А вы не помогли ему увидеть это? – спрашивает Говард.
Мисс Каллендар смотрит на Говарда; она говорит:
– О чем вы говорите?
– Стычка между мной и Кармоди произошла во вторник. Но ему известно все про вечер понедельника. Про Фелисити Фий и меня в полуподвале. Он должен был стоять примерно там, где стояли вы, и точно в то же время, чтобы знать про это.
– Вы думаете, я сказала ему? – говорит мисс Каллендар. – Нет.
– Вы видели его в тот вечер, когда уходили? – спрашивает Говард. – Где он был?
– Не знаю, – говорит мисс Каллендар, – но я ему ничего не говорила.
– Как я могу это знать? – спрашивает Говард.
– Никак, – говорит мисс Каллендар.
– Да, – говорит Говард.
Мисс Каллендар поднимается со своего кресла, она стоит перед камином; она берет с каминной полки стеклянный шар. Внутри шара крохотный деревенский пейзаж; когда она берет его, внутри стекла начинают плавать снежные хлопья. Говард тоже встает; он говорит:
– Вы понимаете, что я вам говорю?
Мисс Каллендар поднимает голову; она говорит:
– Почему вы вините меня?
– Вы должны сделать свой выбор, – говорит Говард. – Определить, где вы. С кем. Чьей истории вы верите.
– Я люблю быть беспристрастной, – говорит мисс Каллендар.
– Но вы не можете, – говорит Говард. – Вы знаете, куда вы идете? Вы идете его путем. И кончите точно так же, как он.
– О чем вы? – спрашивает мисс Каллендар.
– Посмотрите на эту комнату, где вы заточили себя, – говорит Говард. – Она рассказывает о том, что вы такое.
Мисс Каллендар смотрит на свою комнату, на кресла в ситцевых чехлах, торшер, эстампы на стенах.
– Это очень удобная комната, – говорит она.
– Это истлевшее место, – говорит Говард, – нора, где вы можете спрятаться и укрыться от всего, что растет. Жизнь, и сексуальность, и любовь. Разве вы не прячетесь?
