Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 120
Контраст между страхом исчезновения и почти уже добытым благополучием пробуждал чувства сентиментальной преданности жизни как таковой. Утром в новостной программе показывали старушку, похоронившую мужа и семерых детей. Сотрудники МЧС вносили ее в первую в ее жизни квартиру, она плакала и сбивчиво цитировала слова старого гимна. На новоселье один из президентов подарил ей кровать, поскольку последние пятьдесят лет блокадница спала на сундуке.
Баланс оставался неизменен. Справедливость сплошь и рядом запаздывала, но всегда находилась в пути. Чем меньше было доверия к местным властям, тем выше становился рейтинг президентов. Экономические провалы приравнивались к природным стихиям, и те, кому положено, всегда были готовы к бою, двигая перед собой платформы с реформами и национальными проектами.
Жители сел, затаив дыхание, слушали о прорыве в области нанотехнологий и электронном правительстве, и им в голову не приходило сетовать на то, что сами они сидят без газа, а правительство в лице главы местной администрации продало их грибные леса шведам. Во-первых, шведы каждый год устраивают народные гулянья с бесплатным пивом и сахарной ватой для детей, а во-вторых, глава администрации уже два раза после вечеринок в своем индивидуальном дворце бегал по улицам голый, хихикая, лез в мошонку за мелочью и предлагал всем взаймы; в следующем году им наверняка предложат голосовать за нового.
Только на первый взгляд это выглядело возвратом к прежней тоталитарной системе. Отличия были кардинальные.
Раньше выступления диссидентов и злопыхателей ловили жадно, прежде всего по западным «голосам». Смертельный глоток правды требовался ежедневно, как прописанная врачом микстура. Теперь сведения о том, как президенты по-семейному делятся с олигархами государственными деньгами, тонули в общей желтизне и казались мстительным вымыслом людей без воображения. Очередное убийство журналиста, ребенок-маугли, обнаруженный в центре столицы, непомерные цены в Малмыже или третий выкидыш кинозвезды, ставший следствием наркотиков, шли транзитом через сознание обывателя, создавая необходимый фон правильному пищеварению. Экранная атмосфера гротеска и фантасмагории напоминала страшный карнавал, который всегда был рядом: машины переворачивались, самолеты взрывались, страна ждала объяснений из «черного ящика», порнозвезда в программе «Верность» сообщала, что отказывала режиссерам и всю жизнь прожила с одним супругом, раскаявшийся педофил цитировал Библию, последнее интервью давал сектант-самоубийца. Все это не то что была неправда, но шла в сознании по какому-то другому разделу.
Потребность в правде теперь удовлетворялась из источников, в которых она, как все знали по прошлому, не ночевала. Они назывались проверенными. В них правда так тщательно очищалась и дозировалась, что почувствовать ее первоначальный вкус было невозможно. Но эта-то чистота и была теперь надобна вконец одуревшим участникам карнавала.
Кроме лекарств и водки у всех есть потребность в воде. К тому же, карнавал только тогда умеренно возбуждает, а не превращает жизнь в один большой глюк, когда известно, что кто-то в то же самое время отряжен следить за дымом из труб ТЭЦ, арестовывать партии фальшивых лекарств и подавать огнеметные дразнящие сигналы бодрствования на границе с малой страной. Многие подозревали, что это тоже было частью карнавала, но выбирать особенно не приходилось.
Мир вокруг снова вел себя недружелюбно, и это было знаком возвращения к норме, потакая природному недоверию и рождая новый порыв любви к родному очагу. Чистые краски, которыми рисовалось будущее, казались при этом не только прекрасными, но и истинными. Чем страшнее становился карнавал, тем увереннее люди доверялись будущему. Более того, все были убеждены, что именно за такое будущее они и голосовали и речь идет просто об исполнении их воли, что воспринималось одновременно как Божий промысел. То, что власть не только уважает, но и старается следовать народному вкусу, сомнений не было. Недавно выпустили новый словарь, в котором вошедшие в массы причуды словоупотребления, дававшие повод для издевок просвещенным лингвистам, были теми же лингвистами признаны нормой. Слово «кошмарить», год назад пущенное в оборот одним из президентов, теперь каждый мог найти в словаре после слова «кошма».
Сказать ли еще, что все это была и моя жизнь, мой карнавал, моя родина. Меня давно подташнивало и мутило, но я свыкся с этим состоянием, считая его благородной реакцией организма на фальшь мироустройства. Вокруг были такие же раненые и контуженные, и, прекрасно зная, что все источники вокруг отравлены, я, как и они, просил, не выходя из бреда, только одного: «Пить!»
Все происходящее казалось нереальным, будто я со стороны наблюдал за тем, что делает и чувствует человек, носящий мое имя, а сам в это самое время страдал во втором ряду от бездарности постановки, и только понятная заинтересованность не позволяла покинуть зал.
Все оценки стали по преимуществу эстетическими, поскольку ход сюжета обсуждать не приходилось. Но уж в этом знатоки давали себе волю. В достаточной ли мере, например, наказана соседняя страна и не выглядит ли наша запоздалая принципиальность проявлением братовой обиды? Не дождавшись ответных чувств, брат вынужден теперь камуфлировать финансовую твердость драматической патетикой, вместо того чтобы с самого начала прагматично разделить имущество и перевести отношения на юридическую почву. Вечное наше прекраснодушие и родственные приоритеты, которые вынуждают, в конце концов, и при спасении жопы больше заботиться о сохранении лица.
Во всех этих разговорах упрека было не больше чем обращают его к щедрому и любвеобильному дядюшке, который вынужден был пустить по миру неблагодарного сына, прижитого от любовницы, в пользу законной семьи.
Короче, новости во всем этом не было для меня никакой, но я впервые попал туда, где готовился глюкогенный отвар, и теперь был готов заглянуть в глаза неслыханному коварству и хитроумию, равно как и встретиться с лабораторной вдумчивостью и сермяжной прямотой тех, кто больше нашего озабочен судьбами страны, но, может быть, ошибся в расчетах. Увы, в своих ожиданиях я был еще глупее, чем в своих поступках.
Пора, однако, вернуться в кабинет Пиндоровского, досказать суть происшествия и рассказать о том, что произошло дальше.
В безупречно отлаженном механизме жизнеустройства со временем обнаружился изъян, за которым большинство ученых признало онтологическое происхождение. Организованные контрасты превратились с годами в некое иллюзорное крошево, которое уберегало человека от опасного для жизни страдания, но не давало, как выяснилось, и полноты удовлетворения. Таким образом, щадящая социальная терапия неожиданно привела как бы к обесточиванию организма или к тому, что в физике называют усталостью металла, вызванному не грубыми повреждениями, а циклически повторяемыми напряжениями.
Человек засыпал на ходу. Можно сказать и так: он портился. Как портятся продукты с просроченным сроком годности. Недовоплощенные эмоции накапливались в организме вроде гнилостных бактерий.
Даже те малые силы, которые необходимы для передвижения в комфортно устроенном пространстве, не успевали возобновляться. Для их восстановления нужны были стрессы радости, в формулах которых по определению присутствовали негативные эмоции, вроде разочарования, отказа, угрызений совести или чувства собственного несовершенства, но люди уже привыкли себя щадить. «Берегите себя!» — призывали с телеэкранов комментаторы, облизывая с губ пену. Индустрия шоу, достигшая виртуозных вершин и обслуживающая все возможные социальные и психологические ситуации, обнаруживала, к сожалению, свою неэффективность — болезнь прогрессировала.
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 120
