ШУБЫ ДЛЯ ЗАГОВОРЩИКОВ
Серпень удался теплым. Солнечные лучи оказались настолько ласковыми, что вновь зацвели яблони. Старики, не ведавшие такого дива, украсили каждое деревце рушниками, а у ствола выставили по иконе, и каждый путник истово молился святыне.
Небо было бездонным и лазурным, сама мысль о дожде казалась кощунственной. Птицы, вопреки своим правилам, высиживали кладку, надеясь, что редкостная погода поможет опериться новым птенцам. И трудно было поверить, что уже через неделю начнутся затяжные холодные дожди, а недосиженные яйца схватит ранний морозец.
Василий Васильевич Шуйский по указу государыни разъезжал по владимирским землям и тревожил своим присутствием бобровников. До Елены Васильевны дошла весть, что большая часть мягкой рухляди остается у перекупщиков и бесталанно расходится по деревням, а потому воевода обязан был ловить крамольников и наказывать их своей властью, а богатство великокняжеское доставлять во дворец.
Князь Василий Шуйский отличался редкой исполнительностью, великой княгине Елене ни в чем не перечил и делал так, как приговорит Дума, а потому в первую же неделю было наказано три дюжины воров, посмевших утаить от государыни мягкую рухлядь.
Наиболее злостные из них биты кнутами и выставлены на площадях без шапки.
После этого случая по всей владимирской земле бобровники встречали Василия Васильевича с таким почетом, какого заслуживал только великий московский князь. Под ноги князю стелили ковры, девки подавали караваи в рушнике, а матери просили для чад его благословения. Однако такой почет не смущал князя Шуйского, он по-прежнему требовал должных шкур, а всякого нерадивого наказывал.
Желая задобрить сердитого боярина, каждая деревня бобровников одаривала Василия Васильевича шубой, и князь не без гордости думал о том, что явится в Москву с таким огромным обозом прижитого добра, какой трудно будет найти даже у заморских купцов. И Шуйский уже не однажды помышлял свозить пожалованные шубы на базар да возвести на вырученные деньги дворец где-нибудь за Белым градом, но, подумав, решил пожаловать шубы за так.
Первым, кому Василий Васильевич сделает подарок, будет князь Пенинский, который продолжал таить зло на великую княгиню за постыдное поругание. Вторыми станут Андрей Крапива и Иван Плетень. Братья сердиты на государыню, потому как отдалены от дворца и не получают калачей с великокняжеского стола даже на двунадесятые праздники. А остальные будут пожалованы за то, что держат зло на Ивана Овчину и крутят фиги в сторону удаляющейся государыне.
Василий Шуйский являлся одним из виднейших бояр Думы.
В разряд лучших людей он попал на двадцать пятом году жизни, сразу после смерти батюшки, и был в то время едва ли не самым молодым боярином. Поговаривали, что матушка родила Василия Васильевича в Передней государыни, вот оттого всю жизнь ему покровительствовали великие московские князья. Да и сейчас он не обижен равнодушием Елены и заходит в государевы покои, когда вздумается.
Внешне он простоват, покладист и умеет шибко отбивать поклоны. Однако исступленное почитание великих господарей позволяло князю Василию сохранить куда большую независимость, чем имели иные ближние бояре, а за его непритязательной внешностью скрывались гибкий ум и твердая воля.
Василий Васильевич не мог простить великой княгине, что она пренебрегла советом московского государя и отстранила от дел душеприказчиков почившего великого князя и его ближайших бояр. Им, по завещанию самодержца, вручался не только малолетний наследник, но и сама Елена Васильевна. Только по их разумению должны были решаться посольские дела, и с их ведома идти работа в приказах.
Но уже совсем скоро после смерти Василия Ивановича великая княгиня дала понять, что ни с кем не намерена делиться властью, и один за другим из дворца были удалены прежние государевы любимцы. Не пожалела Елена Васильевна даже родного дядю, и князь Михаил Глинский сгинул в Боровицкой башне.
Василий Васильевич присмирел, справедливо полагая, что великокняжеская немилость может обрушиться и на его собственную шею.
Он стал поширше улыбаться Ивану Овчине и пониже склоняться перед государыней, и только господь мог знать, какие мысли роились в многоумной голове Василия Шуйского, когда он в глубоком согбении разглядывал басурмановы вензеля на сапогах великой княгини.
Мало-помалу Василий Васильевич стал выявлять недовольных государевой властью, чтобы, собрав их воедино, при случае обрушиться на кремлевский дворец. Он собирался припомнить Елене Васильевне малейшую обиду и самолично отвезти ее в Новодевичий монастырь.
Сильным ударом для Василия Шуйского явилась погибель Андрея старицкого, и даже самые ярые сторонники великокняжеской власти с осуждением отнеслись к коварству Елены Васильевны. А помещиков, повешенных на дороге, новгородский владыка отнес к лику святых. Их сняли только через десять дней, и, как утверждали многие очевидцы, тление не посмело тронуть их тела.
Василий Васильевич не сомневался в том, что если еще с год продлится такое правление, Елена Васильевна передавит всех своих родственников, свойственников, а также лучших людей.
И князь Шуйский решил, что надо действовать немедля.
Лошадки, понукаемые твердой рукой возничего, выкатили колымагу на самую сопку.
— Попридержи лошадей! — приказал Василий Васильевич. — Ноги хочу размять.
— Как скажешь, батюшка. — Детина натянул вожжи, и кони, обиженно всхрапнув, зарылись копытами в песок.
Внизу, по обоим берегам Клязьмы, расположилось село бобровников. Дома мужики отстраивали крепкие, и если бы Василий Васильевич не ведал, что здесь проживают черные люди, то мог бы подумать, что это государевы вотчинники.
Князь Шуйский сошел с возка, покромсал носком сапога придорожный щебень, сплюнул тягучую слюну в пожелтевшую траву и молвил в раздумье:
— Ничего, государыня, поквитаемся мы еще с тобой. Ох поквитаемся!
Василий Васильевич на Клязьме не только осматривал бобровые угодья и карал нерадивых мужиков, здесь он встречался с заединщиками и сотоварищами, которые, так же, как и он, готовы были спихнуть государыню с престола, а Овчину-Оболенского пинками затолкать в подвалы Боровицкой башни.
Внешне такие встречи казались безобидными и вполне могли сойти за охотничьи и соколиные забавы, где бояре до живота пивали белое вино и черное пиво.
И только посвященные могли знать, что за пьяными словесами скрывался темный заговор, который обещался сбросить власть не только надоевшего Овчины, но и спровадить с московского стола саму великую княгиню.
Сейчас Василий Шуйский дожидался князя Пенинского.
Юрий Андреевич явился в сопровождении трех рынд, которые были на одно лицо и напоминали наливные яблоки, сорванные с одного дерева.
