Водителя я узнала сразу — молодой человек с серьгой в ухе и козлиной бородкой. Он опустил в своем окошке стекло и спросил:
— И кто у нас нынче пострадавший, а?
И слегка удивился, когда я открыла дверцу, скользнула на заднее сиденье и поставила шкатулку на пол. Я часто провожала гостей мсье до машины, но редко пользовалась ею сама. Водитель изменил наклон зеркальца заднего вида, посмотрел на меня, потом повернулся на сиденье, сдвинул стеклянную перегородку.
— Ковент-Гарден, — сказала я.
— У вас, лапушка, все в порядке?
Я достала из сумочки носовой платок с монограммой мсье, промокнула глаза и сказала водителю, что у меня все хорошо, мне всего лишь нужно как можно скорее попасть в Ковент-Гарден.
— Сделаем, лапушка. Насчет «хорошо» вы уверены?
Я пересела на другое сиденье — не из грубости, просто мне была невыносима мысль, что молодой водитель будет смотреть, как я плачу.
Машину он вел быстро, но дорога показалась мне бесконечной. Было лето. Я видела на улицах девушек в крошечных юбочках, молодых людей в татуировках. Такси виляло из стороны в сторону. Шедшие за нами машины гудели, водители сердились, что мы их подрезаем. Какой-то мотоциклист даже стукнул по дверце.
Когда мы добрались до Ковент-Гардена, счетчик показывал двузначную цифру.
Я достаточно пришла в себя для того, чтобы попросить водителя подождать у фабрики. Он пожал плечами. Я вышла из машины и направилась к дверям фабрики, однако от мысли, что сейчас я увижу Тома, у меня подкосились ноги. В последний раз я чувствовала себя так много лет назад — в Париже, когда танцевала на школьном выпускном балу. Во что я обратилась? Мне шестьдесят лет, а я только что изрезала подарок, приготовленный моим мужем для мсье. Нет, подумала я, то, что со мной творится, это наверняка страшный сон.
Я услышала вой сирены и, обернувшись, увидела полицейскую машину, требовавшую, чтобы такси уехало. Водитель указывал на меня. Все происходило слишком быстро. Я торопливо прошлась вдоль фабрики к окну Тома, поставила, не заглянув внутрь, шкатулку на подоконник, вернулась к такси и снова уселась в него.
— Брайтон, — сказала я водителю.
На лице его обозначилось удивление.
— Брайтон? — переспросил он.
За нами снова взвыла полицейская сирена.
— Брайтон, у моря, — подтвердила я.
— Вы, наверное, шутите, лапушка.
Он медленно повел машину по улице.
— Давайте я вас на Викторию отвезу, оттуда поедете поездом.
Я открыла сумочку, протянула ему сто пятьдесят фунтов. Водитель присвистнул, погладил себя по бородке. Я добавила еще пятьдесят, он сдал машину к бордюру. В жизни не тратила столько денег без всякой на то нужды.
— Все же на душе у вас малость неспокойно, а, лапушка?
— Прошу вас, — ответила я самым строгим моим тоном.
Он выпрямился, переговорил по радио с диспетчером, и через пятнадцать минут мы уже ехали по шоссе. Я опустила стекло и совершенно неожиданно успокоилась. Ветер заглушал шум крикетного матча, несшийся из приемника машины. Мне начинало казаться, что я по беспечности влезла в день, для меня совсем не предназначавшийся, и он скоро закончится.
Вдоль всего променада Брайтона висели на фонарных столбах афиши мсье.
На фотографии он выглядел молодым. Длинные волосы, лукавая улыбка. Мне захотелось подойти к афише и обнять его. Молодая женщина крепила степлером те из афиш, что успели сползти по столбам вниз. То было последнее выступление мсье в Англии, а по слухам, и просто последнее.
Я попросила водителя найти приличный пансион с видом на море. Он остановил машину у старого викторианского дома, любезно вызвался зайти в него, выяснить, есть ли свободные комнаты. Приятно было видеть, что у некоторых молодых англичан все же сохранились представления о хороших манерах. Из пансиона водитель вышел, улыбаясь, подал мне руку, помог выбраться из такси и сказал, что готов вернуть мне часть денег.
— Вы заплатили слишком много, дорогая.
И я удивила даже себя, вложив в его ладонь еще одну двадцатифунтовую бумажку.
— Я вот что сделаю: угощу мою хозяйку хорошим обедом, — сказал он.
Погудел и уехал.
Конечно, в том, что я опять залилась слезами, никакой его вины не было.
Комната оказалась изысканной, с глядевшим на море венецианским окном. В волнах прибоя бегали, хохоча и пиная их ногами, дети, в каком-то далеком павильоне играл духовой оркестр. Но даже сущие мелочи напоминали мне о Томе: две односпальные кровати, нарядная ваза, изображавшая пирсы картина. У меня не было объяснения случившемуся. Все проведенные нами вместе годы Тома не радовало то, что ему приходится жить в доме мсье, однако комнаты наши мы обставили по его вкусу, и он к ним вроде бы привык. Наши с мсье поездки в другие страны, а их было несколько, Тома не смущали, как и то, что меня иногда вызывали в Париж, чтобы я ухаживала за мсье. Том говорил даже, что ему по душе оставаться одному, он мог в это время работать побольше. И пусть мы были, возможно, не так интимно близки, как другие супружеские пары, в нашей взаимной преданности я не усомнилась ни разу.
Я постояла посреди комнаты. Быть может, единственным пригодным для описания моих эмоций словом было «саднит». Я чувствовала себя одной большой ссадиной. Я сдвинула шторы, легла на кровать и, хоть это не в моем характере, продолжала громко плакать, даже когда слышала топот других шагавших по коридору постояльцев.
Проснулась я с мыслями не о Томе, а об афишах мсье, трепещущих на морском ветру.
Танцевать в «Паване Мавра» мсье предстояло лишь следующим вечером. Я подумала, не сходить ли в его отель, не повидаться ли с ним, однако решила не усугублять трудности мсье моими. Меня сердило то, что писали о нем последнее время в газетах. Мсье беспокоит вросший ноготь, у него нелады с коленями, но газеты не говорят об этом ни слова. Когда во время одного спектакля у мсье свело судорогой мышцы ног, кое-кто из зрителей потребовал вернуть им деньги. В Уэмбли посреди его танца смолкла музыка, мсье, как писали в газетах, замер, дожидаясь, когда заиграет оркестр, но оркестр просто отсутствовал — музыка была записана на магнитофонную ленту. В Глазго никто не встретил его у служебного входа в театр и какой-то фотограф сделал снимки мсье — одинокого и подавленного, — что, конечно, ни в малой мере характеру его не отвечало. Кое-кто из постоянных поклонников мсье отказывался теперь ходить на его выступления, однако билеты все равно раскупались, овации не смолкали, пусть газеты и твердили, что зрители аплодируют прошлому мсье. Людям нравилось ехидно перешептываться за его спиной, но правда состояла в том, что мсье оставался таким же великим танцовщиком, каким был всегда.
На следующее утро я решила, что, несмотря ни на что, проведу этот день наилучшим образом. Завтрак я заказала в одном из приморских ресторанчиков. Официант, молодой человек из Бургундии, лично сварил для меня крепкий кофе со сливками. И прошептал мне на ухо, что англичане, быть может, и помогли выиграть две мировые войны, но в кофейных зернах не смыслят ни аза. Я рассмеялась и стала заново обдумывать размер чаевых. У меня даже голова слегка закружилась при мысли о том, как быстро улетают мои деньги. Тем не менее я купила пляжную шляпу, взяла напрокат шезлонг, отнесла его на берег и надела, чтобы защитить глаза от солнца, шляпу.
