— Часто, — сказала мама.
Диана растерянно смотрела на маму — такой неожиданный ответ на риторический вопрос совершенно обескуражил ее.
— Я часто бывала очень голодна до того, как приехала в Зеленые Мезонины, в сиротском приюте и до него. Я не люблю говорить о тех днях.
— Тогда ты, должно быть, в состоянии понять Дилайлу, — продолжила Ди, пытаясь снова собраться с мыслями. — Когда она очень голодна, она просто садится и воображает что-нибудь съедобное. Только подумай, воображает что-нибудь съедобное!
— Вы с Нэн часто сами это делаете, — сказала Аня, но Ди не желала слушать.
— Она страдает не только физически, но и духовно. Понимаешь, мама, она хочет стать миссионеркой, посвятить свою жизнь… а все они смеются над ней.
— Очень бессердечно с их стороны, — согласилась Аня. Но было в ее тоне что-то заставившее Ди заподозрить насмешку.
— Мама, ну почему ты так недоверчива? — спросила она с упреком.
— Во второй раз, — улыбнулась мама, — я должна напомнить тебе о Дженни Пенни. Ты верила и в ее честность.
— Тогда я была ребенком, и меня было легко одурачить, — заявила Ди с самым величественным видом. Она чувствовала, что мама, всегда такая благожелательная и понимающая, становится иной, когда речь заходит о Дилайле Грин. Так что после этого разговора Диана рассказывала о своей страдающей подруге только Сюзан.
Не то чтобы Сюзан проявляла такое уж явное сочувствие. Но Диана просто должна была говорить с кем-то о Дилайле, а насмешки Сюзан задевали не так глубоко, как мамины. Трудно было ожидать от Сюзан полного понимания. Но мама была девочкой… Мама любила тетю Диану… У мамы такое нежное сердце. Почему же рассказы о жестоком обращении с бедной милой Дилайлой оставляли ее совершенно равнодушной?
«Может быть, у нее тоже вызывает небольшую ревность то, что я так горячо люблю Дилайлу? — глубокомысленно говорила себе Ди. — Говорят, матери бывают такими. Это у них что-то вроде собственнического инстинкта».
— Я прихожу в ярость, когда слышу, как мачеха обходится с Дилайлой, — говорила Ди, обращаясь к Сюзан. — Она мученица, Сюзан. Ей никогда не дают ничего, кроме чуточки овсянки на завтрак и на ужин — совсем маленькой чуточки овсянки. И не разрешают класть в овсянку сахар. И я, Сюзан, больше не кладу сахар в мою овсянку, чтобы не испытывать чувства вины.
— А, вот почему! Что ж, сахар недавно подорожал на цент, так что это, возможно, совсем неплохо.
Диана заявила, что ничего больше не скажет Сюзан о Дилайле, но на следующий день пришла домой в таком негодовании, что не смогла удержаться.
— Сюзан, мачеха Дилайлы гонялась за ней вчера вечером с раскаленным докрасна чайником. Вы только подумайте об этом, Сюзан! Конечно, Дилайла говорит, что она делает это не очень часто, только когда бывает особенно раздражена. Чаще она просто запирает Дилайлу на темном чердаке, на чердаке с привидениями. Каких ужасных призраков видела эта бедная девочка, Сюзан! Это не может не отражаться на ее здоровье. В последний раз, когда они заперли ее на чердаке, она видела самое невероятное маленькое черное существо, которое сидело на колесе прялки и жужжало.
— Какого рода существо? — деловито уточнила Сюзан. Ее начинали забавлять несчастья Дилайлы и «подчеркивания» Ди, и они с миссис докторшей втайне смеялись и над тем, и над другим.
— Не знаю… Просто существо. Оно чуть не довело ее до самоубийства. Я, право, боюсь, что она еще будет доведена до самоубийства. Знаете, Сюзан, у нее был дядя, который дважды кончал самоубийством.
— Одного раза было недостаточно? — спросила бессердечная Сюзан.
Ди вышла из кухни обиженная и возмущенная, но на следующий день ей пришлось вернуться, чтобы поведать новую скорбную повесть.
— У Дилайлы никогда не было куклы, Сюзан. В прошлое Рождество она так надеялась, что найдет куклу в своем чулке, который повесила у камина. И что бы вы думали, Сюзан, она нашла там вместо куклы? Розгу! Они секут ее почти каждый день. Подумайте, Сюзан, бедную девочку бьют!
— Меня высекли несколько раз в детстве, и ничего — как видишь, жива, — сказала Сюзан, которая никогда и никому не позволила бы высечь инглсайдского ребенка.
— Когда я рассказывала Дилайле о нашей рождественской елке, она плакала, Сюзан. У нее никогда не было рождественской елки. Но она твердо решила, что в этом году елка у нее будет. Она нашла старый зонтик, без ткани, с одними спицами, и собирается поставить его в ведро и украсить вместо елочки. Разве это не трогательно, Сюзан?
— Молодых елочек под рукой полно. На задах старой фермы Хантеров почти все заросло елками в последние годы, — сказала Сюзан. — Неужели эту девочку не могли назвать никак иначе? Дилайла![16]Что за имя для христианского ребенка!
— Это имя есть в Библии, Сюзан. Дилайла очень им гордится. Сегодня на уроке, Сюзан, я сказала Дилайле, что у нас завтра на обед курица, и она сказала… как вы думаете, Сюзан, что она сказала?
— Да где уж мне угадать! — выразительно отвечала Сюзан. — А разговаривать во время урока — это не дело.
— Мы не разговариваем. Дилайла говорит, что мы не должны нарушать никаких правил. У нее очень строгие принципы. Мы пишем друг другу письма в наших записных книжках, а потом обмениваемся ими. Так вот, Дилайла сказала: «Не могла бы ты, Диана, принести мне куриную косточку?» У меня слезы навернулись на глаза. Я собираюсь отнести ей косточку, на которой много куриного мяса. Дилайле необходимо хорошее питание. Она работает до изнеможения, как рабыня… рабыня, Сюзан! Ей приходится делать всю работу по дому, ну, почти всю. А если работа не сделана как следует, Дилайлу свирепо встряхивают или заставляют есть в кухне с прислугой.
— У них только один батрак — мальчик-француз.
— Ну, ей приходится есть с ним. А он сидит без ботинок и без куртки. Дилайла говорит, что это не угнетает ее теперь, когда у нее есть я и моя любовь. У нее нет никого, кроме меня, кто любил бы ее, Сюзан!
— Ужасно! — сказала Сюзан с очень серьезным выражением лица.
— Дилайла говорит, что, если бы у нее был миллион долларов, она отдала бы его мне, Сюзан. Конечно, я не взяла бы, но это показывает, какое у нее доброе сердце.
— Так же легко отдать миллион, как и сотню, если у тебя нет ни того, ни другого, — решилась заметить Сюзан.
38
Диана была вне себя от радости. Мама все же не ревновала, у мамы не было собственнического инстинкта, мама поняла.
