Единственное, что я могу поставить себе в заслугу это то, что когда один из его людей посягнул на вас, я все же вступился. К счастью, моего влияния хватило, чтобы вас защитить».
Последние два листка были написаны другими чернилами, почерк стал менее четким — буквы сливались и некоторые слова было трудно разобрать. Да и фразы стали короче, словно писавший торопился или путался в мыслях.
«Наверное, вас удивляет, почему Халид не снимая носил маску не только при пассажирах, но и при своих сообщниках. Дело в том, что о моей роли в этом деле, равно как и о том, что смерть моего секретаря мнимая и что именно он на самом деле руководит операцией, знали лишь несколько человек.
Приглашая вас в это плавание, я обещал вам подарок, который выразил бы всю меру моей благодарности. Я не предполагал, что мы подружимся… хотя не знаю, согласитесь ли вы назвать так наши отношения после всего, что узнали сейчас. Но надеюсь, вы все же не откажетесь принять его — он ваш, ваш по праву.
Передо мной лежит журнал с фотографией — мечтательное лицо, флердоранж в золотых волосах, белые кружева платья… Но сквозь этот образ мне по-прежнему видится девушка, которая не побоялась, стоя под дулом пистолета, обвинять меня и угрожать мне, и которая потом с горящими яростью глазами набросилась на ударившего меня человека. Заказывая этот подарок, я вспоминал вас — такой, как увидел тогда, в последнюю нашу встречу.
Надеюсь, вы простите мне эту дерзость».
Последняя страница была исписана лишь наполовину:
«Я слышал, что вы вышли замуж. Хочу вас поздравить — ваш избранник показался мне очень достойным молодым человеком. Если бы не он, не знаю, чем бы все тогда закончилось.
Скажите ему, что о Халиде можно больше не беспокоиться — нет нужды искать его и выписывать ордер на его арест. Сами понимаете, человека, предавшего и обманувшего меня, я не мог оставить безнаказанным, пусть даже это мой кровный родственник. Хотя, возможно, вы как раз не поймете, осудите меня за излишнюю жестокость.
Что ж — как я уже говорил не раз, Запад есть Запад, Восток есть Восток…»
На этом письмо заканчивалось — то ли шейх сказал все, что хотел, то ли… то ли просто не успел больше ничего написать.
Оставалась небольшая коробка — тот самый подарок.
Оставить его себе? Вернуть? Наверняка найти этого самого Абу Хасана не так уж сложно… и где-то она читала, что подарки, подаренные не от души и принятые без доброго чувства, приносят несчастье.
Но ведь шейх действительно старался как мог защитить ее… и нет, не все в их отношениях было ложью!
То горькое неприязненное чувство, которое совсем недавно заставляло Клодин стиснуть зубы, как-то само собой, незаметно рассеялось — осталась лишь печаль. Потому что, возможно, если бы все не вышло так, как вышло, они с шейхом действительно могли бы стать друзьями. Да, могли бы — какой бы странной со стороны ни казалась эта дружба…
Клодин вздохнула и взяла в руки коробку — из простого белого картона, тяжелую, по весу похожую на хрустальную вазу; открыла крышку.
Нет, это была не ваза…
На подставке из черного мрамора стояла золотая львица размером с ладонь. Опершись передними лапами о скалу и вытянувшись в струнку, она сторожко натопорщила уши, глядя куда-то вдаль глазами из сияющего желтого топаза.
Гордо вскинутая голова, изящная и в то же время настороженная поза, — все в ней было прекрасно, все дышало энергией — и величавым покоем, и эта двойственность притягивала глаз, заставляя снова и снова всматриваться в фигурку и пытаться понять: что же она видит там, впереди, за горизонтом?..
«Спасибо…» — Клодин сказала это не вслух, а про себя, сердцем; подумала, что будь шейх здесь, он бы сейчас, наверное, улыбнулся и отмахнулся: «Что вы, какие пустяки!»
