— Как же теперь жить? — произнесла Филиппа и взяла отца за руку. — Знаешь, Нимрод, это очень… очень больно… — Она вытерла слезы и отвернулась к окну.
— Бывает и хуже, — сказал Нимрод. — Думаю, чтобы пройти через это испытание, надо все время повторять себе: бывает и хуже.
— Что может быть хуже? — Джон совсем помрачнел. — Нас бросила мать. Не знаю, что может быть хуже.
Нимрод решил на время оставить детей в покое. Джон прав. Когда мать бросает родной дом, ничего хуже просто не придумаешь. Нимрод прекрасно помнил, как ушла в Иравотум его собственная мать, Айша, и как больно было им с Лейлой еще долгие месяцы и годы. Даже ее смерть не вызвала у него в душе такой горечи и боли, какие он испытал когда-то в детстве. Лишиться матери, если она умерла, — это одно. А чувствовать себя покинутыми, брошенными — а именно так они с Лейлой себя и чувствовали, когда Айша ушла в Иравотум, — о это совсем, совсем другое… Он решил остаться у Гонтов на ночь.
Утром двойники исчезли.
— Я рад, что они ушли, — признался Джон. — А то они уже давили мне на психику.
— Вы сразу могли попросить их уехать, — сказал Нимрод. — Насколько я помню, кроме просьбы ничего не требуется.
— Мы не хотели, — ответила Филиппа. — Все равно что велеть исчезнуть себе самому. Ты пробовал?
— Э… гм… нет, — признался Нимрод.
— Это не так легко, — подтвердил Джон.
— Так сколько они здесь пробыли? — спросил Нимрод.
— Вечность, — сказал Джон. — Одиннадцать дней тринадцать часов сорок шесть минут сорок секунд и…
— Знаю-знаю, — сказал Нимрод, прерывая Джона. — Я знаю, сколько длится вечность.
— Во всяком случае, Африэль обещал, что именно столько они будут существовать.
— Ангелы всегда отвечают за свои слова, — сказал Нимрод. — Поэтому если уж они появляются в нашей жизни, их всегда стоит слушать. Конечно, некоторые из них чересчур серьезны. И чересчур добродетельны. Но прислушиваться к ним, безусловно, следует. Они знают то, что для нас, джинн, совершенно неведомо. Великие тайны. Тайны вселенной. Да, кстати… Какое впечатление произвел на вас Дыббакс, когда вы расставались?
— Очень странное, — сказала Филиппа. — Как всегда.
— Нет, — сказал Джон. — Не как всегда. Он вел себя необычно. Когда мы улетали, он смотрел в зеркало своей души. И похоже, мы ему просто мешали.
— А вы что-нибудь заметили? — спросил Нимрод. — Ну, может, заглянули в его зеркало? Хотя бы мельком?
Близнецы покачали головами.
— Он его закрыл, — сказал Джон. — Прежде чем мы успели что-нибудь заметить.
— Но это очень важно. А он не рассказал, что именно отразилось в синопадосе?
— Нет, — сказал Джон. — Но что бы это ни было, особой радости оно ему не доставило. По-моему, ему было тяжело туда смотреть.
— Интересно, — пробормотала Филиппа.
— Что именно? — спросил Нимрод.
— Интересно, что же он увидел в собственной душе? И почему это было для него так тяжело? — задумалась девочка. — Ну, вредина он, конечно. Злым бывает. Капризным. Даже иногда немного жестоким. Но он ведь еще ребенок. Я думаю, ничего действительно плохого в нем нет. Ну, такого, что могло бы отразиться в зеркале души…
— Я вам когда-то рассказывал, что существует шесть кланов джинн, — сказал Нимрод. — Но строго говоря, их семь. Потому что иногда рождается нечистокровный джинн, и он не может принадлежать ни клану Марид, ни клану Ифрит. Он не Джинь, не Джань, не Гуль и не Шайтан. Он — гибрид. Например, в Дыббаксе течет кровь маридов и ифритцев.
— Не понимаю, — сказала Филиппа. — Мистер Сахерторт — марид, я точно знаю. И доктор Сахерторт — тоже.
— В этом ты совершено права, — сказал Нимрод. — Но вот какое дело… Непростое… Особенно для Дыббакса. Мистер Сахерторт ему не отец. Все это выяснилось сравнительно недавно. Именно поэтому они с Дженни Сахерторт больше не живут вместе.
— Значит, Дыббакс — наполовину марид, наполовину ифритец? — уточнил Джон.
Нимрод кивнул.
— Боюсь, что так, Джон. В Дыббаксе много хорошего. Но много и плохого. Именно это он и видит, когда заглядывает в свой синопадос. За светом и красотой таится что-то темное и отвратительное. И в душе Дыббакса постоянно идет борьба, борьба между добром и злом. Поэтому я рад, что вы с ним подружились, дети. Я уверен, что с вашей помощью в этом мальчике восторжествует добро.
— Бедный Дыббакс, — сказала Филиппа. — Но как это случилось? Дженни Сахерторт ведь такой хороший, достойный человек.
— Иблис наложил заклятие на мистера Сахерторта и принял его обличье.
— Ты хочешь сказать, что отец Дыббакса — Иблис? — изумился Джон.
— К сожалению.
— И Дыббакс об этом знает?
— Да, конечно, — сказал Нимрод. — Это — большой секрет. Тайна, покрытая мраком. Кроме членов семьи, в нее никто не посвящен. На самом деле, я даже не уверен, знает ли об этом сам Иблис.
— А ты-то откуда знаешь? — спросила Филиппа. — Раз это такой страшный секрет.
— Помните историю про изгнание джинн из тела человека? Ну, помните, почему наш гуру Масамджхасара вознамерился стать джинн?
— Конечно помню, — ответил Джон. — Ты изгнал джинн из тела премьер-министра Великобритании. Им завладела какая-то джинниорка. Девочка лет двенадцати.
— Это была Фаустина, — сказал Нимрод. — Сестра Дыббакса.
— Та, что пропала без вести? — уточнила Филиппа.
— Ты знаешь об этом? — удивился Нимрод.
— Мы даже видели ее портрет, — сказала Филиппа. — В доме у бабушки Дыббакса. На острове Баннерманна.
— Вы и там успели побывать?
— Дыббакс там прятался, — объяснил Джон. — Когда его искали приспешники гуру. Похоже, Дыббакс был очень привязан к Максу, дворецкому его тети. Макс был гориллой.
— Да-да… — Нимрод замолчал и задумался, будто рылся в закоулках памяти.
— Ты рассказывал о Фаустине, — напомнила Филиппа.
— Да, так вот… — сказал Нимрод. — Фаустина считалась очень одаренным ребенком. Золотым ребенком. Например, в джиннчёт она играла даже лучше тебя, Филиппа. Все джинн отзывались о ней очень хорошо. Замечательный ум. Потрясающая логика. Сильный характер. Я и сам это почувствовал, когда изгонял ее из тела премьер-министра. В то время Сахерторты жили в Лондоне, и Дженни, которая только что родила Дыббакса, была страстной поклонницей премьер-министра. На расстоянии. Они никогда не встречались. Когда Фаустина узнала об Иблисе, она решила его обязательно наказать. Наслушавшись похвал, которые ее мать постоянно расточала премьер-министру, Фаустина решила, что он — тот единственный человек, который сможет заточить Иблиса в темницу. Потому она и вселилась в его тело. Она была очень своенравным ребенком. И в этом они с Дыббаксом схожи. Конечно же, ее затея не удалась. Она вселилась в чужое тело впервые — даже странно, что она так долго в нем продержалась. Главной ее ошибкой было то, что она не изменила голос. Она говорила своим собственным голосом, и это выдало ее мгновенно. Ну а дальше все и вовсе пошло наперекосяк. Сначала ее опьянило ощущение собственной власти. А поняв, что премьер-министр помочь ей ничем не может, она на него рассердилась. Ну и на собственную мать заодно. Тогда-то я и появился на Даунинг-стрит и, совершенно не понимая, с кем именно имею дело, изгнал Фаустину из тела премьер-министра. Только когда премьер пришел в себя, я узнал, что за джинниорка побывала в его теле. И пошел искать Фаустину. В конце концов я нашел ее тело в Музее восковых фигур мадам Тюссо. Я ждал и ждал, но душа Фаустины так и не явилась, чтобы востребовать свое тело. Так я, по крайней мере, решил поначалу. Только недавно, в Индии, я понял, что это произошло из-за анализа крови, который доктор Варнакуласурия — именно так звался тогда гуру Масамджхасара — взял у премьер-министра. Он взял кровь еще до моего прихода, когда осматривал премьера. Для джинн, находящегося в чужом теле, это крайне опасно. Вышло так, что крошечная часть души этой девочки оказалась потеряна навсегда. Потому она и не смогла собрать себя в целости и сохранности, чтобы вернуться в собственное тело. Она изменилась, пока была вне его. — Нимрод пыхнул сигарой. — Когда мы были в Индии, Дыббакс тоже все это выяснил. Он свел концы с концами и понял, что гуру Масамджхасара рассказывал о его родной сестре. Сестре, которую он никогда не видел.
