— Дэн, доктор Крогенос — грек по происхождению. Но он натурализованный американский гражданин…
— Значит, в том, на чьей стороне его симпатии, сомневаться не приходится.
— Кажется, у патологов, Дэн, есть поговорка: возле стола для аутопсии национальностей не существует.
— Отлично. Именно это и хотят сейчас услышать американцы.
— Доктор Крогенос уже много лет заведует кафедрой судебной медицины на медицинском факультете Университета Джонза Хопкинса. Он производил аутопсию более пятнадцати тысяч раз и считается одним из лучших патологов в мире. По выражению одного коллеги, этот человек может с закрытыми глазами распотрошить вас с головы до пят.
— Все-таки он имеет дело не с броненосцем, угодившим под машину на семьдесят седьмой трассе севернее Корпус-Кристи, а с бывшим президентом Соединенных Штатов Америки.
— А вот и он. Доктор Крогенос подходит к кафедре в сопровождении еще пятерых патологоанатомов…
— Какое впечатление он на вас производит, Боб? О чем нам говорит выражение его лица?
— Дэн, наверняка нелегко обследовать труп такого… да и любой труп. Особенно если он больше года пролежал в земле. Но этот — труднее всего, ведь тут весь мир, так сказать, стоит над душой. Это огромная ответственность.
Свое заявление доктор Крогенос огласил менее чем за пять минут. Когда он выступал, его лицо освещали тысячи вспышек. Несмотря ни на что, доктор держался с большим достоинством. Он заявил, что президент погиб от передозировки цитрата сильденафила — «вероятно, случайной». Имеются признаки «довольно застарелого» коронаротромбоза. Действие примерно трехсот миллиграммов виагры выразилось в слишком большой нагрузке на сердце, вызвавшей летальную сердечную аритмию. На эпидермисе пениса обнаружены следы цитрата сильденафила, а также ингредиентов, обычно входящих в состав лучших сортов увлажняющего крема. Признаки эпидуральной гематомы отсутствуют. Кровоподтек на лбу, хотя и резко выраженный, не мог послужить причиной смерти.
И тут доктор Крогенос посмотрел на своих коллег и вздохнул. Если Республика просуществует тысячу лет, школьники грядущих поколений будут помнить президента Макманна так же — если не более — живо, как президентов Вашингтона, Линкольна и Рузвельта. Его имя непременно войдет в историю.
Глава 38
Зазвонил Бойсов сотовый телефон.
— Здравствуйте, адвокат.
Это была Сэнди Клинтик.
— Не хочется спрашивать, как вы узнали этот номер, — сказал Бойс. — Но он не значится ни в одной телефонной книге. Чем обязан такой чести? Вы готовы ходатайствовать о снятии обвинения с моей клиентки?
— С вашей бывшей клиентки. Вы больше не представляете интересы миссис Макманн.
— Значит, вы звоните, чтобы от имени федерального правительства извиниться за возбуждение явно спровоцированного дела об оказании давления на присяжных?
Сэнди Клинтик рассмеялась:
— Нет, в моей повестке дня этого пункта не было. Я не имею никакого отношения к этому делу. Но, откровенно говоря, — добавила она, — охотно взялась бы за него.
— Ничуть не сомневаюсь. Можете не верить, но я рад, что вы за него не взялись. Со мной вам, конечно, не сравниться, но вы способны на многое.
— Когда юрист, больше всех своих коллег склонный к самолюбованию, говорит со мной почти на равных, у меня возникает такое чувство, будто мне делают незаслуженные комплименты.
— Нет, больше всех к самолюбованию склонен Алан Крадман. У меня второй приз.
— Может, я перейду к делу, или так и будем друг друга обнюхивать?
— Сделайте одолжение. Валяйте.
— Я раздумываю, стоит ли ходатайствовать о снятии обвинения.
— Не говорите глупости, Сэнди. Я же слышу, как толпа, собравшаяся у вас за окном с факелами и вилами, скандирует: «Требуем справедливости!»
— У меня окна со звукоизоляцией.
— Кроме того, я читал, что Федеральная служба судебных исполнителей выделила вам личную охрану. Не волнуйтесь, к угрозам убийства быстро привыкаешь — после двух-трех десятков. Я получаю рождественские открытки с угрозами убийства.
— Я в восторге от того, что теперь мы на равных, Бойс. Причина, по которой я раздумываю, стоит ли снимать обвинение, в том, что меня по-прежнему кое-что беспокоит.
— Что бы это могло быть?
— Показания Грейсона.
— Результаты вскрытия, сделанного Крогеносом, подтверждают всё, что сказал капитан.
— Меня беспокоит нечто другое. В самом конце он просит у Бет прощения.
— Ну и что? — настороженно спросил Бойс.
— Она его простила. Сразу, не задумываясь.
— Ей свойственно великодушие.
— Меня не проведешь. Из-за его поступка ее жизнь превратилась в ад. Такое великодушие никому не свойственно. Даже Иисусу Христу понадобилось бы секунд пять подумать, прежде чем сказать: ладно уж, что было, то быльем поросло.
— Она серьезная, надежная женщина. Потому я и влюбился в нее еще на юридическом.
— Ничего себе надежная! Бросила вас ради того засранца.
— Не забывайте, вы говорите о покойнике.
— Кажется, я знаю, что произошло ночью двадцать восьмого сентября. И почти уверена, что вы тоже это знаете.
— Тогда ходатайствуйте о снятии обвинения.
— Я подумаю.
— Слушайте, если дело в том, что вы все еще хотите разделаться со мной, можете не беспокоиться. Я скоро сяду за решетку. Даже Алан Крадман не смог бы добиться моего оправдания.
— Надо признаться, это слабое утешение.
— Все имеет свою хорошую сторону. После того как я пять лет проведу в тюрьме, где вынужден буду предаваться любви со штангистами, больными СПИДом, меня исключат из коллегии адвокатов. Вам больше никогда не придется лицезреть меня в суде.
— У меня постепенно улучшается настроение.
— Не упрямьтесь, — сказал Бойс.
— Я подумаю. — Она повесила трубку.
Бойс хотел было рассказать об этом разговоре Бет. Но решил этого не делать.
* * *
На следующее утро, в начале одиннадцатого, заместительница генерального прокурора Соединенных Штатов встала и подошла к кафедре в зале судебного заседания под председательством судьи Юмина. Атмосфера была, как выразился Дэн Разер, «более наэлектризованной, чем промокшая кошка, чей хвост сунули в розетку».
— С позволения суда, — начала она, — Соединенные Штаты почтительно ходатайствуют о прекращении дела «Соединенные Штаты против Элизабет Макманн» ввиду вновь открывшихся обстоятельств, свидетельствующих, что этого требуют интересы правосудия.
В зале поднялся страшный шум.
