— И с женой не виделись?
Линда! Что-то случилось с Линдой?! Но почему ОБХСС?..
— Только рано утром, перед уходом в университет, — сдавленно сказал он.
— И вы ничего необычного в ее поведении не заметили? Она не показалась вам взволнованной или излишне рассеянной?
— Она спала. Мне надо было к первой паре, а ей на работу только к десяти…
— А накануне?
— Да нет вроде… Сидела с подружками, песни пела. Потом легла спать.
— И ничего не рассказывала, никакими планами не делилась?
— Нет… Нил смолк. Вопросы сидящего напротив казенного человека били в точку. Ну, была она какая-то не такая, ну, говорила про какие-то «Веритасы», предвидела большой ажиотаж… Ну и что! Они явно под нее роют, и любые его слова…
— Вы бы лучше у нее спросили… — осторожно посоветовал он.
— И спросим, — с неожиданной резкостью сказал Денисенко. — Обязательно спросим. По всей строгости. Когда поймаем.
— Да что такое?! Я ничего не понимаю. В коридоре шумно хлопнула дверь, и высокий, чуть дрожащий голос произнес:
— Примите наши извинения, Ольга Владимировна…
— Имейте в виду, я этого так не оставлю! — громыхнуло в ответ, и Нил вздрогнул, вновь окунаясь в марево лютого бреда. Откуда здесь взялась его матушка?
— В своих сапожищах врываются прямо в репетиционный зал, хамят так, будто перед ними не народная артистка, а какая-нибудь шушера со свалки, — патетически вещала примадонна, — на глазах у всего коллектива запихивают в автомобиль с решетками…
— Но, поймите правильно, уважаемая Ольга Владимировна, они всего лишь выполняли полученное предписание, в котором сказано — принять меры к розыску и задержанию гражданки Баренцевой Ольги Владимировны, тысяча девятьсот пятьдесят третьего года рождения…
— Мне, конечно, льстит, что меня принимают за особу пятьдесят третьего года рождения, но это еще не дает вашим подчиненным основания…
Послышался скрип закрываемой двери, и голоса стихли.
— Вот вам и ответ, Нил Романович, — блестя очками, проговорил Денисенко. — Вчера ваша жена, Баренцева Ольга Владимировна, после обеденного перерыва не вернулась на рабочее место. Когда вскрыли кассу, там обнаружили десять рублей семьдесят восемь копеек мелочью. А контрольная лента зафиксировала сумму в шесть тысяч сто девятнадцать рублей. Арифметика несложная. А жену вашу в последний раз видели в четырнадцать ноль три на троллейбусной остановке. Естественно, мы приняли все меры к задержанию, двух сотрудников отправили на вашу квартиру. Она там не появилась, зато в восемь сорок пять появились вы. К сожалению, наши работники неправильно оценили ваше состояние и доставили сюда для беседы. Вы с порога заявили… — Денисенко перевернул несколько бумажек и, глядя в последнюю, зачитал: — «Все мы вышли из гофмановской шинели». На нашу просьбу пояснить ваше загадочное высказывание, вы ответили: «Я буду говорить только в присутствии моего адвоката». После этих слов ваша, как бы выразиться… ваша неадекватность стала очевидна всем, и пришлось вас отправить немного освежиться. Вот, собственно, и все… Распишитесь вот здесь. Ваши показания мы проверим и, полагаю, побеседуем еще раз. А пока — вы свободны. И, разумеется, держите нас в курсе, если что…
— Да, конечно… А если что — это что?
— Ну, если вы будете располагать какими-либо сведениями о местонахождении вашей, извините за выражение, жены…
Нил поднялся и в упор глянул в оловянные глаза Денисенко.
— На это не надейтесь.
<Ситуация была создана мной практически из ничего. За неделю до всей этой детективной истории, после многомесячного перерыва я встретила Нила. Его вид вверг меня в состояние шока — передо мной стоял пыльный мужик, типичный совок, затраханный убогим бытом. В его тусклых глазах проступала вся безрадостная жизненная перспектива — подержанный «Запорожец», шесть соток в Бабино, нагрузки по профсоюзной линии, быстрые сто граммов после работы, трешка до зарплаты, гастрит, переходящий в язву, бесконечные склоки с пьющей, некрасиво стареющей женой, уход на пенсию с должности младшего специалиста… Такой судьбы не пожелаешь никому, а уж Нилу — с его-то даром… В тот же вечер, к концу рабочего дня, я заглянула в хозяйственный, где трудилась Линда, изобразила радостное удивление от встречи с ней и тут же, не дав времени зайти домой и переодеться, потащила в ресторан — разумеется, в самый лучший и безумно дорогой. На фоне тамошней лощеной публики она смотрелась сущим огородным пугалом, по после второй рюмки «Мартеля» это перестало ее смущать. Я же все подливала ей и шептала на ухо бередящие душу истории про жизнь красивую и рисковую. Потом довезла ее до дому, но подниматься не стала… (Прим. Т. Захаржевской)>
XV (Ленинград, 1976)
— О, на ловца и зверь! Рванули в «Петрополь»? Сегодня я обязан надраться в говно… Хотя нет, прикид у тебя явно не для пивнухи. Тогда, может, в «Погребок»? Я проставляюсь — денег как грязи! Стипуху за лето авансом выдали.
Нил выразительно похлопал по карману. Глаза Ванечки Ларина загорелись, но он пересилил себя и ответил со вздохом:
— Пока не могу. Ведено хранить трезвость до восемнадцати ноль-ноль.
— А что такое?
— Домашний банкет по случаю защиты диплома.
— Погоди, чьей защиты?
— Моей, чьей же еще?
Нил посмотрел на Ларина повнимательней — отутюженный парадный костюм, новая белая рубашка, полосатый галстук, выбритые щечки благоухают польским «Варсом».
— Отстрелялся уже? — Ларин кивнул с важным видом. — Поздравляю! И что дали?
— Пять шаров, естественно… Ну, с минусом, если честно, так ведь минус в диплом не пишется.
— Ну ты просто ундервуд! Такое дело грех не отметить. Давай хотя бы чисто символически.
— И рад бы, но… Ты ж меня знаешь, я на полдороги не останавливаюсь… Лучше вечерком подгребай ко мне, гарантирую расслабон по высшему разряду. Адресок запиши.
— Ох, не дотерплю! — Нил переступил с ноги на ногу.
— А что так? — Ларин смотрел с удивлением. В проштудированных им научных трактатах про алкоголизм такое состояние называется «интенционный тремор», и ему было крайне странно наблюдать этот клинический симптом у приятеля, которого он, в сопоставлении с самим собой, держал чуть ли не за трезвенника.
— Тоже отмечаю… — Нил опустил глаза. — Четвертый месяц праздную вновь обретенную свободу.
Дни свободы были безрадостными и долгими. Ежеминутно, почти физически, Нил ощущал, как, леденеет душа, покрываясь инеем бесчувствия. Ощущение было мучительным, он боролся с ним, боролся, боролся, судорожно хватаясь за все, что могло хоть немного замедлить неумолимое приближение черной, холодной бездны — музыка, скоротечные романы, вино…
— Мальчики, привет!
