Он выпрямляется во весь свой высокий рост, бросает тряпку в лужу и собирается уходить. Он не проходит и сорока футов, когда в голову ему приходит какая-то мысль. Скоро ночь, видно, что в Риме зажигаются уличные фонари. Он возвращается к луже, подбирает тряпку, стараясь не капнуть грязной водой на чистую одежду. Вокруг никого нет, и он не спеша поправляет на носу очки, неторопливо осматривается. Удостоверившись, что за ним никто не следит, он подходит к переднему бамперу машины и прикрывает его тряпкой, обращая особое внимание на левую сторону — там след еще одного несчастного случая, с последствиями которого уже ничего нельзя поделать. Гладкий металл прогнулся в этом месте, образовалась глубокая вмятина и зазубрина. Произошло это сегодня рано утром.
Он осматривает шины, чтобы проверить, не осталось ли на них кусков одежды или пятен крови. Лишняя осторожность никогда не повредит. Потом тряпка возвращается в лужу, а человек направляется по дороге к городу.
Отойдя на два квартала, он натыкается на мусорный контейнер, стоящий у стены дома. Он открывает контейнер и достает оттуда старую, выброшенную кем-то газету. Он проводит газетой по автомобильным ключам, стирая отпечатки пальцев, заворачивает ключи в газету и бросает все в контейнер.
Конечно, падре Исосселес собирался убить нигерийца, но не наездом такси. Должна была быть тяжелая травма — перелом бедра, например, и Исосселесу пришлось бы срочно везти пострадавшего в госпиталь. И мало ли людей теряется в Риме во время таких переездов. Быстрое похищение и допрос. Конечно, его пришлось бы убить, но перед этим надо было получить ответы, в которых Исосселес так остро нуждался. Кто знает, может быть, четыре имени, которые назвал ему Анхель, были просто его выдумкой или, может быть, нужен был другой из трех названных иезуитов. Что теперь горевать, все равно уже ничего не исправить.
Он потирает больное место на плече, пытается расслабить мышцы длинной шеи. Впереди длинный день. План очень прост. Четыре маленькие смерти. Может быть, в процессе удастся получить какие-то ответы. Пусть Койот останется ни с чем, надо заставить его таскать каштаны из огня и проторить Исосселесу дорожку. Все еще может получиться. Несмотря на тяжелый разговор по телефону. Его люди знают свое дело. Теперь у него в голове родился новый план. Оружие для него уже достали, готов и человек, с которым они навестят еще одного священника, который поможет достичь им цели, хотя сам этот человек пока не догадывается о своей роли.
Своими хрупкими пальцами Исосселес проводит по сутане, некоторое время смотрит в небо. Улыбается. Кто знает, что готовит нам будущее. Возможно, появятся другие священники, с которыми ему предстоит встретиться. Жаль, что у него нет практики в похищении людей. Он не понимает физическую сущность уравнений этой науки. Надо подумать над этим вопросом, уж слишком полезен такой навык в священной войне.
58
Анхель стоит на пристани и рассматривает готовые к разгрузке ящики. Судя по надписям и маркировке, получатель груза — миланский показ мод. Но какой толк от всего этого на подиуме? Анхелю до сих пор не приходилось видеть желающих носить одежду из пластиковой взрывчатки. Он слышит, как Амо и Луиджи разыгрывают из себя портовых служащих. Голоса жесткие, с металлическими нотами злости и раздражения. Интонации смягчаются, когда рядом нет свидетелей. Среди ящиков расхаживает высокий африканец, и Анхель вспоминает, что видел его в Сан-Франциско. Была еще женщина с двумя шрамами на запястье, похожими на кошачьи царапины. Сегодня ее не видно. Луиджи заканчивает разговор с Амо и направляется к Анхелю. Сегодня на нем нет капитанской формы, только свитер с высоким воротником, черный кашемировый пиджак и хлопчатобумажные брюки. Эффектная смесь просоленного морского волка и старого аристократа. В отдалении по радио играет джаз.
— Сегодня Чак Мингус. «Вечерняя молитва по средам». Чудесно, да? Это он сам, — говорит Луиджи вместо приветствия.
— «Мингус в Антибе»? — спрашивает Анхель.
— Да, у тебя есть запись?
— Нет, была у моего отца. Я очень давно ее не слышал.
Луиджи вскидывает бровь, Анхелю этот жест кажется преувеличенно итальянским, но он молчит.
— Хочешь, я подарю ее тебе? — Анхель не успевает ничего ответить, а Луиджи уже что-то кричит по-итальянски в рубку, и оттуда что-то отвечают.
— Антиб, — мечтательно произносит Луиджи, — это великое слово, в этом слове чувствуется поле битвы, схватка слов. Это место, где музыка ведет вечное сражение. Место благоговейного трепета.
Анхель выдавливает на лицо улыбку.
— У меня есть все, все без исключения записи их живых выступлений. Я часто проигрываю их от начала до конца, это настоящая гармония вселенской пустоты.
— Простоты? — переспрашивает Анхель, ослышавшись.
— Ах, — Луиджи расцветает улыбкой размером с добрый вишневый пирог, — ты, должно быть, и в самом деле друг Койота, он тоже постоянно слышит что-то свое, иногда более удачное. Простота — это еще одна очень интересная тема.
Анхель оглядывается и видит, как Амо, стоя рядом с африканцем, заглядывает в какой-то бочонок.
— Не настало ли время нам выкурить по сигаре? Мы покурим, сделаем всю бумажную работу, посидим в тепле, а потом будем вспоминать, как славно мы встретили рассвет.
Посидеть в тепле — это великолепно, ибо сегодня Анхель воспринимает восходящее солнце только как источник света. Он замерзает. Руки так окоченели, что Луиджи сам срезает кончик предложенной Анхелю сигары и предлагает ему пару перчаток.
— Это старые бандитские перчатки, зутовская мода, эра больших банд. В то время наши страны воевали друг с другом.
Что может ответить на это Анхель? Он молчит.
Они сидят в домике сторожа, в крошечной комнатушке размером два на четыре. Дом построен из неоструганных досок, сколоченных гвоздями, забитыми под самыми причудливыми углами. В комнате печурка с таблетками сухого спирта и стол, занимающий большую часть помещения. На стене морские карты и голые красотки, в углу шкаф с документами, и где-то, как кажется Анхелю, должен находиться еще сейф для взяток. В воздухе плавают густые клубы синего дыма. Сторожа не видно — Анхель недоумевает, почему он теперь все время участвует в таких сценах, железных режиссурах его ставшей почти кинематографической жизни, где каждый знает, когда исчезнуть что сказать и что сделать.
Ящики грузят на три грузовика, которые выезжают из трех разных ворот в трех разных направлениях, чтобы прибыть к их квартире, откуда Габриаль наблюдает за улицей. Анхель получает запись «Мингуса в Антибе» и редкие песни Сары Вога, записанные на конце пленки. Это очень щедрый жест, за который Анхель никогда не сможет как следует отблагодарить Луиджи.
59
Исосселес идет по улице, сворачивает в проулок, потом в другой. Проходит мимо бесцельного ряда римских домов, высоких и узких деревянных дверей с молоточками, символами высокой простоты, которая странно смотрится на фоне общего декаданса. Вот он находит низкий забор, за которым маленький сад, и открывает калитку, приподняв крючок тонким пальцем. В саду растения, названия которых Исосселес не знает, некоторые он вообще видит впервые. Дорожки сада залиты водой. Падре видит ряд росянок — это растение он помнит по давним урокам ботаники. Плотоядное растение с извитыми щупальцами. Щупальца усеяны сотнями тонких шипов, которые на самом деле не более чем листья, а на кончике каждого листа капелька, сверкающая, как нектар. Ничего не подозревающее насекомое садится на шип, чтобы напиться, но вместо этого намертво прилипает к коварному растению. Щупальца загибаются внутрь, и жучок оказывается зажатым в смертоносном кулаке. Железы растения выделяют кислый сок, который растворяет жертву, и железы выхлебывают то, что остается. Очень знаменитое создание природы. Это были любимые растения Чарльза Дарвина; он часто называл из замаскированными животными, так как их чувствительность к прикосновению превосходит чувствительность любого из животных, с какими ему приходилось сталкиваться. В письме другу-ботанику Дарвин писал, что эти росянки интересуют его больше, нежели происхождение всех биологических видов на Земле.
