Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83
Клиент был очень доволен. Он выплатил мне оставшиеся шестьдесят процентов, положенных мне по договору, и еще сорок «черным налом». Такой кучи денег мне никогда не приходилось видеть! Расплатившись, клиент выставил бутылку неимоверно старого «Хайна», и пока его помощники выносили полотно, мы с ним распили бутылку. На прощание Андрей Иванович сказал: «Вы заслужили более ценную награду, чем этот презренный металл. Для человека искусства главное – создать шедевр, способный прославить его в веках: ведь это единственный способ для смертного достичь бессмертия. Я прав?» Безусловно, я согласился, со смехом добавив, что после создания бессмертного шедевра следует немедленно умереть, дабы не осквернять имени гения более слабыми произведениями. Андрей Иванович снял очки, внимательно посмотрел на меня и сказал: «Ну что же, прощайте! Ваше желание сбудется в самое ближайшее время!»
Но к этому моменту коньяк уже ударил мне в голову, и я не обратил на его слова никакого внимания. Выпроводив клиента, я упал в постель и заснул как убитый.
Проснувшись утром, я ощутил себя столь свежим, бодрым и полным сил, что немедленно принялся за работу. Я давно собирался написать Оленьку. Написать такой, какой ее помнил. И принялся за дело. Фигуру я написал по памяти, быстро и на едином дыхании. Я облек ее в тунику, облегающую тело так, словно она была смочена водой: так делали греческие мастера, когда облачали натурщиц. Точно так же быстро родилось решение обстановки: интерьер не то храма, не то дворца, своей мрачной торжественностью подчеркивающего ослепительную красоту и очарование женского образа. Но вот с лицом оказались проблемы.
Я сутками пытался воспроизвести живущие в памяти черты. Иногда мне казалось, что вполне удачно. Но нет! Утром я вставал и с огорчением видел: не то! И однажды ночью, словно подчиняясь неведомому зову, я встал и написал то лицо, которое вы видели на картине. И снова лег спать. А наутро ужаснулся написанному. Жгучая брюнетка с волнистыми волосами не имела ничего общего с Оленькой. Но когда я хотел стереть изображение, мне показалось, что в этом родившемся из глубин моего подсознания образе проступают черты Оленьки. И я оставил все как есть.
Странное дело, но с того времени я ощущаю себя так, как будто переступил невидимую границу. Я живу словно за стеклом. По ту сторону осталось прошлое, тот мир, а я сейчас непонятно где. Почему?
Я вспоминаю свою поездку в Иран два года назад с делегацией творческих работников. Там мастера делают на заказ ковры с любым изображением. Ислам запрещает, но для неверных можно. И только когда один из наших попросил выткать ковер с чертом, мастер замахал руками: «Шайтан? Нельзя шайтан!» Он понимал, что нельзя. А я сделал. Может быть, именно тогда я переступил невидимую границу, когда не смог отказать странному клиенту?
Почему-то я уверен, что когда вы будете читать эти строки, меня уже не будет в живых. Почему? Не знаю… А почему бы и нет? Я создал шедевр, – что еще мне делать в этом мире? Впрочем, я ли его создал? Откуда пришел этот образ, из какой инфернальной бездны?
Я не испытываю сожаления по поводу того, что скоро покину этот мир. Кто знает, может быть, там я увижу Оленьку, и все это – лишь плата?
Вот, пожалуй, и все. Зачем я написал это вам? Мне кажется, что это важно. Впрочем, кому бы я еще мог написать? На свете не осталось человека, которому я хотел бы что-то сказать.
Прощайте, Валерий Иванович».
Тавров перечитал письмо еще раз, недоуменно поглаживая затылок. Что-то здесь есть. Что-то важное. Помощник режиссера явно липовый. Скорее всего, полотно нужно какой-нибудь секте для ее мистических ритуалов. А если это Церковь Истинного Катарсиса? Нет, надо срочно переговорить с Андроновским! А то от него с таким суицидальным настроением можно всего ожидать!
Тавров решительно поднялся из-за столика и пошел к выходу. Вышел в холл и тут же наткнулся на процессию: двое санитаров несли на носилках кого-то накрытого простыней. Сзади меланхолично вышагивал врач, нетерпеливо перебрасывая из одного уголка рта в другой незажженную сигарету: ему явно хотелось курить. Рядом с ним шел с потерянным лицом бывший гипсомодельщик и растерянно спрашивал:
– Как же так, доктор? Как же так? Ведь еще полчаса назад мы с ним пили коньяк!
– Вот и допились, – прервал его врач, – до инсульта. А вы как хотите? Думаете, вам все сказки расказывают про здоровый образ жизни? Стрессы, сигареты, кофе, алкоголь, – все думаете, что вам здоровья на десятерых отмерено! А вот так и заканчивается! Зажигалка у вас есть?
Прочитав назидательную речь, врач закурил и вышел на улицу. Гипсомодельщик растерянно завертел головой, встретился взглядом с Тавровым и сказал:
– Вот так вот, нет больше Пети. Только вы ушли, и пяти минут не прошло… Схватился вдруг за голову и упал. И все!
* * *
Следущим утром Тавров проснулся поздно, часов в одиннадцать. Долго лежал в постели, чувствуя себя совершенно разбитым. Наконец заставил себя встать и приготовить завтрак, – съеденный, впрочем, без аппетита. Двигаться из дома не было никакого желания. Да и стоит ли? Что там на сегодня? Сергей… но это в шесть вечера. Может, он к этому времени и почувствует себя лучше. Что еще? А, ну да… В три часа его ждет Павлов.
Тавров решил позвонить Павлову, чтобы попросить перенести встречу.
– Да собственно, вам, наверное, и не надо приезжать, Валерий Иванович, – сказал Павлов, – просто я хотел кое-что уточнить. Дело касается Пустовойтовой.
– Евфросиньи? – насторожился Тавров. – А что случилось?
– Ничего, она в прежнем состоянии. Врачи считают, что она может пролежать очень долго, кома есть кома. Полагают, что причина всего травма: пуля деформировала металлическую пластину, которая заменяет у Пустовойтовой часть черепной кости. Вы знаете об этой пластине?
– Да, я знаю.
– Так вот, они хотят заменить пластину. Операция очень сложная, шансов на успех мало. Поэтому руководство клиники обратилось с просьбой разыскать ее родственников, чтобы получить согласие на операцию. Задача сложная, поскольку те, кто ее хорошо знал, а именно Карадаева и Белиссенов, утвердают, что у нее нет родственников. Я и хотел спросить вас: все-таки вы тоже близко знали Пустовойтову, проводите свое частное расследование. Так может быть, сумели бы выйти на каких-нибудь ее родственников, хотя бы дальних?
– Нет, – рассеянно ответил Тавров, – если уж Ленора, то есть Карадаева, никого не знает, то я уж тем более… А кто еще… Как ты сказал… Белиссенов?
– Ну да, – невозмутимо отозвался Павлов, – ваш отец Иоанн, в миру Белиссенов Владимир Андреевич. Так он подписался под протоколом. И паспорт у него на имя Белиссенова. Все правильно, мы проверяли. А что, у вас есть сомнения?
– Нет, нет! – спохватился Тавров. – Просто я заработался, не сразу сообразил, извини… Ну а насчет родственников Пустовойтовой сказать ничего не могу.
Положив трубку, Тавров задумался. Вот так дела! Он ищет Белиссенова, а тот, оказывается, все время рядом. Для такого старого опера просто непростительно! Ай да отец Иоанн! Получается, что он использовал его для поисков самого себя. Что же, весьма умно: пустить по своему следу человека, контролируя каждый его шаг и устраняя все зацепки, которые опытная ищейка успеет разнюхать. И ведь как ловко получилось! Он, старый опер Тавров, даже и не догадывался о том, что именно отец Иоанн организовал нападение на Евфросинью и похищение Книги, ликвидацию Гольдштейна и Макса.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83
