по его же распоряжению?
«Под суд мерзавца!» — было первою мыслью возмущенного Павлищева. — «Пусть его покарает закон, как он того заслуживает!»
Но когда прошел первый порыв возмущения, соображения об огласке, неминуемой при суде, причем невольно должны будут обнаружиться вопиющие злоупотребления, которые затем будут вынесены «на улицу» и подхвачены газетами, — эти соображения заставили Павлищева призадуматься и в конце-концов решить замять дело.
На другой же день он призвал «молодого человека, подающего надежды» и, поблагодарив его за блестяще исполненное поручение, сказал, что Бугаев и другие будут немедленно уволены, но что предавать, как бы следовало, их суду не стоит, чтоб из-за нескольких негодяев не компрометировать всего ведомства.
— И вы, пожалуйста, будьте скромны и не болтайте об этом никому… а то, того и гляди, все это как-нибудь в газеты… А ведь они рады случаю.
«Молодой человек», конечно, поклялся, что будет нем, как рыба. Бугаева и других по телеграмме уволили со службы, и вся эта история была погребена в канцелярских тайниках, как вдруг, месяца через три, совершенно неожиданно в «Настоящем Патриоте» появилось подробное, почти дословное изложение доклада о Бугаевских подвигах с ехидным комментарием в конце о том, что «г. Бугаев, как мы слышали, пользовался особым расположением своего высшего начальства».
Почти все газеты перепечатали это известие.
Павлищев был взбешен и искал автора. «Молодой человек, подающий надежды» клялся, что он ничего никому не говорил. Новый директор канцелярии докладывал, что он никому записки не давал. Она хранилась у него под ключом в числе секретных дел.
— Но как же она появилась… Кто-нибудь выкрал ее?.. Отыскать негодяя…
Увы! «негодяй» так и не был отыскан, а им был маленький писец, с удовольствием исполнивший поручение Марка достать ему эту записку на один день и за это переведенный к нему в департамент помощником столоначальника.
О Бугаевской истории заговорили. Ее раздували. Многочисленные враги Павлищева с злорадством повторяли: «вот вам образцовое ведомство! Вот как скрываются там „дела“». Княгиня Оболдуй-Тараканова целых три дня неутомимо разъезжала по великосветским гостиным и везде начинала восклицанием:
— Вы слышали, какие ужасы творятся у Павлищева!?
В печати стали появляться новые дополнительные сведения о Бугаевских злоупотреблениях, и газеты рады были случаю излить свое цивическое негодование на неосторожного статского советника, как вдруг, в одно прекрасное утро, «Бугаевский инцидент» исчез со страниц газет и более уже не появлялся на них. Какое дальнейшее движение приняло дело о «возмутительных злоупотреблениях, являющихся, конечно, прискорбным единичным явлением в ведомстве такого энергичного и молодого министра, как С. И. Павлищев» (как писали тогда в газетах), — так и осталось для публики тайною.
Только одному автору известно, что г. Бугаев, вскоре после выезда из Сибири, приобрел на льготных условиях хорошенькое имение в Северо-западом крае, по соседству с еще лучшим и тоже «льготным» имением редактора какого-то журнала, и в часы досуга, с истинно-русским направлением, писал в ту же самую газету «Настоящий Патриот», которая первая прославила имя Бугаева, как недостойного мздоимца, на всю Россию, — довольно решительные статейки о необходимости поднять русское землевладение в Западном крае для более действительного его обрусения. Статейки подписываются псевдонимом: «Коренной Русак» и часто цитировались редактором, как «веское слово благомыслящего русского дворянина и патриота».
* * *
Наступили рождественские праздники.
Павлищев отдыхал и большую часть времени проводил дома.
В этот вечер Степан Ильич, по прежнему веселый и довольный, забывший о неприятном «Бугаевском инциденте», как забыла его и публика, и ожидавший к новому году следующей по очереди звезды, сидел по обыкновению у Марьи Евграфовны в будуаре и читал громко какую-то повесть, — как в комнату вошел его камердинер Викентий и, подавая Павлищеву пакет, доложил, что его привез курьер.
— Только не наш! — прибавил Викентий и вышел.
Павлищев, не спеша, вскрыл конверт, бросил его на. пол и стал читать бумагу…
Вдруг черты лица его передернулись… Он стал бледней полотна, и из дрожащей руки его выпала бумага и шлепнулась на ковер.
— Степан Ильич… что с тобой? Тебе дурно? Ты болен? — испуганно вскрикнула Марья Евграфовна, подбегая к мужу.
— Нет… ничего, я здоров… Вот, прочти бумагу! — проговорил он с какою-то беспомощною злобой.
«Только-то!» подумала Мурса Евграфовна, прочитав бумагу, и сказала:
— Степан Ильич, неужели тебя это так потрясло?.. Разве в этом только счастье… Добрый, хороший мой, не волнуйся… Довольно ты наработался, довольно ты пережил неприятностей… Теперь хоть ты отдохнешь…
— И уж навсегда! — с болезненною усмешкой отвечал Павлищев и прибавил:- а Марк был прав! Удивительное чутье у твоего братца… И эта бугаевская история… И эта княгиня… Подлые интриганы!..
И, нервно потрясенный, почувствовавший вдруг себя несчастным, несправедливо обиженным и оплеванным в глазах всех и в то же время, полный бессильной злости, он зарыдал, как беспомощный ребенок и, крепко сжимая руку жены, сказал:
— Только ты одна, Маша, меня любишь. Только ты!
* * *
Через два дня, а именно 30 декабря 1879 года, в «Кукушке» появилась передовая статья под названием: «Новый министр».
Статья была восторженная. Газета возлагала большие надежды на Аркадия Николаевича Иволгина, «человека тех лет, когда зрелый ум соединяется с зрелым опытом жизни. Это счастливое сочетание в государственном человеке и дает нам уверенность в мудром, решительном и в то же время осторожном управлении, далеком от всяких поспешных и крикливых мероприятий, являющихся столь соблазнительными, хотя и не всегда целесообразными, — для слишком молодых и иногда не по разуму энергичных сановников. Молодость, бесспорно, хороша, но не на всех постах». Затем передовая статья указывала, как на весьма «отрадный признак», на то обстоятельство, что А. Н. Иволгин никогда не был профессиональным чиновником и что в нем не вкоренилась, так сказать, «бюрократическая предвзятость и чиновная заносчивость». Он человек практики и потому уже самому привыкший к терпимости, благодаря своим деловым сношениям с людьми разных положений и профессий. Прежняя разнообразная блестящая деятельность на разных частных поприщах, — «деятельность, отличавшаяся необыкновенным успехом и живучестью каждого дела, за которое бы он ни брался, — служит полнейшим ручательством, что в лице А. Н. Иволгина Россия приобрела опытного и прозорливого государственного мужа».
Внизу, под передовой статьей, после известия о том, что С. И. Павлищев назначен сенатором, довольно ехидно было прибавлено:
«Нельзя не порадоваться, что выдающиеся способности предместника А. Н. Иволгина не останутся без применения, и, таким образом, одним даровитым сенатором будет у нас больше».
— Ах, подлецы! — промолвил, прочитав статью «Кукушки», Степан Ильич.
И невольно вспомнил, как еще недавно «Кукушка» превозносила нашего «молодого и энергичного министра».
— А теперь на смену явился: «опытный и прозорливый»!
И Павлищев брезгливо пожал
