коридор.
В нетопленную комнату, пахнущую плесенью, с темнокрасными обоями, со сводами каменными. Один раз ее истопили по настоянию стражи. Вообще не очень намереваются топить. Дрожу, конечно, но камера нравится. Пол деревянный, третий этаж. Камера длинная, узкая. Ходить хорошо, шагов 9—10.
Сегодня вымерили окна. Будут делать решетки.
Значит, вместо санатории они на год приспособляют одну из кремлевских комнат под тюрьму. Очень остроумно.
Выписал меня из больницы доктор «коммунист» и настоящий тюремщик. Фамилия его что-то вроде Опокова. В больнице, когда он заставал меня пишущую, сейчас же делал замечание страже:
— «Вы глядите, чтобы записок не писала и не передавала» и т. д.
Он выписал меня из больницы потому, что ему нужно было поместить в мою комнату свою родственницу. Я заявила ему «протест».
— «Если меня помещают в ту же конуру, куда сажали раньше, то я заявляю протест и прошу запомнить».
— «Меня это не касается, куда вас поместят…»
И сразу же побежал к коменданту:
— «Когда же вы возьмете от меня Спиридонову!..»
Раньше меня лечила женщина-врач. Та была только врачом, но она уехала.
Как характерно, что врачи и те «пап[уа]сы…
ЦК партии левых эсеров постановил: организовать ей побег. В ее охрану удалось проникнуть эсеру Н. С. Малахову, бывшему крестьянину из Рязанской губернии.
2 апреля 1919 года Мария Спиридонова вместе с ним бежала из Кремля.
«НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ»
Судьба жестока к революционерам. Ступив на этот путь человек не всегда вполне осознает, что будущей реальностью для него становятся либо тюрьма, либо каторга, либо существование под чужим именем — нелегальщина. Первое и второе Марии Спиридоновой хорошо знакомы. Теперь же ей довелось испытать и третье — все прелести жизни на нелегальном положении. И когда! После долгожданной и победившей революции… Раньше скрывались от царской охранки, и это было вполне естесственно, нормально, в порядке вещей. Теперь же прятались от бывших своих, которые лютовали свирепее, чем царское охранное отделение.
Те полтора года, которые Спиридонова нелегально провела на свободе, были временем отчаянного сопротивления «диктатуре пролетариата». По всей стране нарастало недовольство политикой нового правительства, и это недовольство жестоко подавлялось. Ленин в России призывал использовать репрессивный опыт Великой французской революции. Новые суды были названы трибуналами, приговоры этих судов не могли быть обжалованы. Приговор никем не утверждался и должен был приводиться в исполнение в течение 24 часов.
Однако «спасать страну» предполагалось не только расстрелами и казнями, но и репрессиями, обрекавшими на голодную смерть сотни тысяч людей.
Жизнь на родной Спиридоновой Тамбовщине в 1918—1920-х годах подробно описал чиновник из Петрограда, некто Окнинский. В 1918 году, спасаясь от голода, он приехал с семьей в Тамбовскую губернию. Окнинский служил делопроизводителем в одном из волостных Советов Борисоглебского уезда до 1920 года. Потом ему удалось эмигрировать в Латвию. А некоторое время спустя появились его воспоминания «Два года среди крестьян. Виденное, слышанное, пережитое в Тамбовской губернии с ноября 1918 года до ноября 1920 года».
Из воспоминаний А. Л. Окнинского:
…Борисоглебский уезд несколько раз входил в состав прифронтовой полосы. Вследствие этого крестьянам волости приходилось ежедневно, во всякое время давать иногда до 20 и более подвод бесплатно…
Более всего возили разных воинских чинов, их снаряжение и продовольствие, причем последнее часто бралось от волости. После воинских чинов первое место в этом отношении занимали разные ревизоры и инструкторы, большею частью зеленая молодежь, часто плохо грамотная и невежественная, не знающая совсем того дела, по которому приехала, но очень самолюбивая, нахальная, самоуверенная и решительная, сильная своей безответственностью, как члены большевистской партии… Всех их не только нужно было отвезти куда-нибудь, самое близкое верст за десять, но и накормить. Кроме того, все «ревизоры» и «инструкторы» норовили и еще что-нибудь получить: кто масла коровьего, кто подсолнухов, кто проса… Это. собственно и было целью их поездок по волостям, а никак не ревизии или инструктирование. Помимо всего этого, почти каждый день по телефонограмме из Борисоглебска получалось приказание прислать туда или два воза ржаной соломы или воз сена, или две меры овса, или несколько пудов проса и т. п.
Все это сейчас же раскладывалось по селам, по числу едоков в каждом, и все это не шло в счет продналога. От всех этих поборов и тяжелой бесплатной подводной повинности волость воем выла, а потом еще больше завыла, как был объявлен дополнительный сбор ржи в соответствии с посевной площадью каждого двора.
Из материалов «Архива партии социалистов-революционеров» 1919–1920 гг.:
Двухгодичный опыт по строительству государственного социалистического сельского хозяйства принес печальные результаты. В Тамбовской губернии около 40 000 десятин бывшей помещичьей земли были отданы под советское хозяйство. На этих государственных фермах работали не только их собственные рабочие (около 30 тыс. человек), но и насильно мобилизованные крестьяне. Хотя Ленин и другие большевистские лидеры многократно и публично заявляли, что Советская власть решила не прибегать к принудительному труду для обработки земель государственных хозяйств, насильственная мобилизация проводилась в неограниченных масштабах… Но даже при всех этих чрезвычайных мерах сельское хозяйство не только не является образцом для подражания, но и иллюстрирует развал и разорение деревни.
Вот несколько фактов. Урожай 1919 года оставлен под снегом, без присмотра, в скирдах, уничтожается грызунами на ссыпных пунктах и в амбарах. Большая часть скота в советских хозяйствах страдает от болезней и гибнет в огромных количествах. Многие поля в запустении. В итоге деятельность этих ферм сводится к нулю.
Советские хозяйства Тамбовской губернии к концу сельскохозяйственного года не только ничего не дали государству, но и обратились к продорганам с просьбой о 2 млн. пудов корма для скота и людей. Всю зиму крестьяне под угрозой реквизии были обязаны обеспечивать из своего скудного запаса корм для рабочего скота советских хозяйств. В 1920 году поля совхозов были вспаханы и засеяны большей частью с помощью принудительного труда дезертиров и крестьян, которых силой оружия заставляли возделывать не свои собственные земли, а поля советских хозяйств. Так
