— Вы бы, несомненно, расстроились, увидев наследство мистера Уэйвенху, предназначавшееся вам.
Она кивнула.
— Мне стыдно в этом признаться. Просто… Ах, что пользы жаловаться!
— Мне не стоило заверять кодициль, — пробормотал я. — Я очень об этом сожалею.
— На самом деле это неважно. Если бы вы не согласились, мистер Карсуолл нашел бы кого-то другого.
— Он просто чудовище! — взорвался я. — А мисс Карсуолл…
— Поверьте мне, мисс Карсуолл тоже несладко, — сказала миссис Франт. — Кузина много страдала. Я не могу осуждать ее.
Снова воцарилось молчание. Я на некоторое время отмел новую загадку, касающуюся мисс Карсуолл, ради более важного дела. Присутствие миссис Франт в моей жалкой комнатенке казалось совершенно неуместным, и я с трудом верил, что это не мираж. Если сейчас кто-нибудь войдет, то скандал погубит нас обоих. Нужно немедленно попросить ее уйти. Но я не мог. Та часть меня, которая была способна мыслить рационально, понимала: сам факт ее прихода означает, что она нуждается во мне настолько сильно, что по сравнению с этим риск ничего не значил.
Миссис Франт встала.
— Прошу прощения, — снова поспешно сказала она. — Я не имела права… — она осеклась и уставилась на подоконник, на чернильные кляксы и замызганный носовой платок. — Я вызвала у вас такое замешательство…
— Не нужно просить у меня прощения, — ответил я. — Я рад, что вы пришли.
И тут она посмотрела прямо на меня. Слова исчезли. По-прежнему глядя мне в глаза, она, как знатная дама, протянула руку для поцелуя.
И тут меня словно захлестнуло понимание — вот он, мой Рубикон! Как и Цезарь, я мог либо пересечь эту последнюю черту, либо повернуть вспять. Если я отступлю, то и менять ничего не придется. А вот если пойду вперед, то погружусь в пучину неизвестности, причем я знаю наверняка лишь одно — ничто уже не будет как прежде.
Я медленно протянул руку, и мои пальцы обхватили ее ладонь. День стоял морозный, в комнате было холодно, но ее кожа каким-то чудом оказалась теплой. Я смотрел на тонкие пальчики, а не на лицо. Затем взял ладонь обеими руками. Миссис Франт прошептала что-то, но я не уловил слов. Сделал шаг вперед и склонил голову.
54
Читателей это не касается, но с того самого дня я отмечаю и всегда буду отмечать тринадцатое января как праздник. Нет, мои губы сохранят тайну о том, что же случилось в сей памятный день в тесной побеленной комнатке на чердаке дома на Уэстгейт-стрит. И даже трещинки на подоконнике, чернильные кляксы и плесень на потолке оценили совершенство случившегося. Нет, вокруг ничего не изменилось, но произошедшее было прекрасным по сути своей.
Позднее в тот день вся компания отправилась с братьями Руиспиджами на обед в отдельном кабинете ресторана в «Белл-Инн». Вернулись они поздно, я уже к тому времени лег спать, а утром мистер Карсуолл объявил, что дороги вполне безопасны и мы можем ехать.
Мы покинули Глостер под конвоем братьев Руиспиджей. Они любезно отложили свой отъезд, чтобы дождаться, пока мы соберемся. Мы вместе доехали до поворота на Монкшилл-парк, и это обстоятельство очень успокоило мистера Карсуолла.
Не доезжая пары миль до Монкшилл, Руиспиджи оставили нас. Далее карета мистера Карсуолла поползла одна по длинной извилистой дороге, ведущей вдоль северной границы парка, принадлежащего Флаксерн-Парве. Когда мы проезжали мимо Грандж-Коттедж, я заметил, что шторы отдернуты, и из двух труб поднимается дымок.
— Должно быть, миссис Джонсон скоро вернется домой, — заметила мисс Карсуолл. — А может, уже вернулась. — Она стрельнула в меня глазами. — Быстро же она поправилась.
— Да. Уверен, у леди Руиспидж гора с плеч падет. И у сэра Джорджа, разумеется.
Наконец карета повернула к особняку. Карсуолл вытащил часы и посмотрел на циферблат, тихо и немелодично насвистывая. Он с мрачным удовлетворением сообщил, что мы ехали из Глостера со средней скоростью четыре и три четверти мили, — похвальное достижение, учитывая непогоду.
Мы остановились перед домом. Мальчики выбежали поприветствовать нас, и я ощутил укол ревности, видя, как Софи — именно так я отныне называл ее про себя — вцепилась в Чарли, словно голодала несколько дней, а он был буханкой теплого хлеба. Появились миссис Керридж и Хармвелл, и Софи тут же поинтересовалась здоровьем мистера Ноака.
— Спасибо, мэм, ему намного лучше, — ответил Салютейшн Хармвелл зычным голосом.
— А что делали мальчики в наше отсутствие? — воскликнул мистер Карсуолл. — Носились как сумасшедшие?
— Ах, папа, — сказала мисс Карсуолл. — Они просто рады нашему приезду. Посмотри, собаки ведут себя так же.
— Я не потреплю, чтобы дети путались у меня под ногами. Очевидно, им нужно преподать урок хороших манер, да и вообще не мешало бы вернуться к учебникам. Уведите их, Шилд, и посадите за уроки. А если заартачатся — выпорите.
Я ничего не ответил. Я даже пальто снять не успел и вообще очень хотел есть и пить, и я замерз.
— Идите же! — рявкнул Карсуолл. — Я плачу вам не за то, чтобы вы стояли тут и таращились, как олух, на свои ботинки!
На мгновение в холле воцарилась тишина, словно все затаили дыхание. Карсуолл никогда раньше не разговаривал со мною в таком тоне, да еще на людях, в присутствии мальчиков, слуг и дам. В Глостере он большую часть времени вел себя как истинный джентльмен, а теперь, наконец, мог расслабиться и стать собой: Карсуолл из тех людей, кто после ухода гостей плюет в камин и рыгает в гостиной.
Мне хотелось бы сказать вам, что я сделал нечто романтическое, например бросил перчатку в лицо старому тирану и потребовал сатисфакции или пулей вылетел из дома, поклявшись, что ноги моей здесь больше не будет. Вместо этого, памятуя о Софи, моем шатком положении в доме Карсуолла и в школе мистера Брэнсби, я промолчал и пошел наверх. Я слышал, как мальчики побежали за мною.
— Идите, идите, — крикнул Карсуолл мне в спину. — А мы что тут стоим? Пратт! В библиотеке горит камин?
Не знаю, почувствовали ли мальчики мой стыд или мою злость, но остаток дня они старались мне угодить: не перешептывались, а уж синтаксический разбор и перевод делали так, словно от этого зависели их жизни. Во время занятий я не мог выкинуть из головы Софи, время от времени смотрел на Чарли и пытался уловить в его лице дорогие сердцу черты.
Около пяти часов вечера неестественное усердие мальчиков меня утомило — отчасти потому, что мне не хотелось быть объектом их жалости, их страха или того и другого. Я спросил, что они делали в наше отсутствие, и вскоре плавное течение беседы смыло преграду сдержанности, выросшую между нами.
— Ой, настоящие каникулы, сэр! — воскликнул Эдгар. — Мистер Ноак все это время лежал в постели, так что были только мы и слуги.
— Значит, все-таки носились как угорелые?
— Нет, сэр! — воскликнул Чарли. — Разве что иногда, а так нам миссис Керридж не разрешала.
