нашим агентурным данным, в конце лета готовится вторжение боевиков из Чечни в одну из северокавказских республик с целью отколоть ее от России. Если это случится, начнется цепная реакция развала, как было с большим Союзом в девяносто первом году. Вдохновителям сепаратистов, прежде всего Немировскому, надо дать по рукам, чтобы другим неповадно было. Я понимаю, – он кивнул на могилу, – что эта картина не прибавляет у тебя энтузиазма. Но ведь Кузовков был твой друг и единомышленник. Неужели он умер напрасно? Ты должен сказать мне этот пароль.
– Да не знаю я никакого пароля! – зло зашипел Звонарев. – Если бы знал, сам бы позвонил Висюлину! Не веришь – иди спроси у Платоныча. Андрюха ему доверял, как себе, а он этого гребаного пароля тоже не знает.
Петров опустил голову. Он выглядел искренне расстроенным.
– Конечно, мы бы могли расшифровать его, – пробормотал он, – но быстро это не получится, будет упущено драгоценное время… – Он задумался, потом на его лице мелькнуло что-то вроде надежды. – Слушай, из нашего опыта мне известно, что эти пароли не берутся с потолка, обычно это какие-нибудь значимые слова или фразы, звучащие в ходе дела. Не припомнишь ли ты чего-либо подобного? Ну, может быть, Кузовков употреблял какое-нибудь особое словечко в отношении компромата…
Алексей пожал плечами, глядя, как на готовый могильный холмик укладывали венки. Надежда, жена Кузовкова, некрасиво открыв рот, упала на колени перед могилой. Платоныч и Павел пытались ее увести. И тут Звонарева осенило.
– Да, – сказал он, – я знаю пароль. «Возмездие неотвратимо».
* * *
На следующий день Звонарев написал свой первый и последний приказ в качестве и. о. главного редактора: отправил всех своих сотрудников, включая Катю и приходящего корректора, в отпуск, не оставив даже дежурного редактора, как того хотел Кузовков. Он посоветовал им на месяц исчезнуть из Москвы, чтобы не терзала их прокуратура и милиция по поводу «компромата». Пусть отдувается выскочка Висюлин, коль уж его прикрывает ФСБ. На хозяйстве оставался один Платоныч, формально не имеющий никакого отношения к журналу, так что с него взятки гладки.
Тем не менее, прощаясь с Платонычем, Алексей ощущал нечто вроде угрызений совести. Оказалось, что их дружба, корпоративная солидарность, веселое мужское братство держались исключительно на Кузовкове. А нет Кузовкова, так и не о чем им с Зубовым говорить, настолько разные они люди… Платоныч был патриотом «Секретных расследований» – и детективного агентства, и журнала, а Звонарев всегда относился к ним как к хохме, которой по иронии судьбы суждено стать реальностью.
– Может, тебе тоже куда-нибудь на время уехать? – спросил Звонарев, не глядя в глаза Платонычу.
– Да нет, – ответил он, не отводя своего взгляда. – Мне здесь еще кое-что надо…
– По-прежнему надеешься выйти на след убийц Андрюхи? Думаешь, это в принципе осуществимо?
Зубов пожал плечами.
– Иной раз известны убийцы, но неизвестен заказчик. Мне же заказчик известен…
– Думаешь доказать причастность Немировского?
– Там посмотрим.
– Может, мне не уезжать, Платоныч, остаться на подхвате? – предложил Алексей, не испытывавший, по совести говоря, никакого желания оставаться в гнетущей атмосфере «Секретных расследований», где все напоминало об окровавленном, со страшной зияющей раной вместо глаза Кузовкове.
– Да нет, – спокойно, без намека на осуждение ответил Платоныч. – Что тебе сейчас здесь делать? Замучишься ходить по повесткам, а «записи» у нас нет. Одна нервотрепка. И мне будет легче, если ты уедешь. Тебя нет, а на нет и ответа нет. Покажу твой приказ об отпусках – и весь разговор. Ждите, мол, когда вернутся. А там Лубянка новые компроматы в прессу подкинет, им уже будет не до нас.
Но о главном они оба, словно сговорившись, молчали: что будет с журналом и с издательством? Зубов знал ироничное отношение Звонарева к кузовковской криминально-детективной линии журнала и, очевидно, понимал, что продолжать он ее не захочет, а литературный журнал, созданный на базе «Секретных расследований», вряд ли интересовал его самого. Занять место главного редактора Звонарев уже отказался, но еще ни слова не сказал, останется ли он вообще в журнале. Оставаться он не собирался, но объявлять об этом сейчас, когда не миновало и девяти дней после смерти Андрюхи, не хотел. Лучше уж после отпуска…
– Ну, до встречи… через месяц, – произнес скорее с вопросительной, чем с утвердительной интонацией Платоныч. – Если вообще нам суждено будет свидеться, – добавил он.
– Что ты имеешь в виду? – моргнул Алексей.
– Да так… ничего. Давай.
Они обнялись.
Прощай, прощай, «Секретные расследования»! Пусть снова безденежье, бедность, зато подальше от политики, в которую так любят играть маленькие люди, чтобы казаться себе большими! Только маленьких за это убивают, в отличие от больших.
Нет, пусть большие сами ловят свою рыбу в мутной воде, находят наживку, нанизывают ее на крючок под высокие слова о государстве и долге. Нет теперь никакого государства и долга. Все покупается и все продается. Что ж, это тоже форма существования. «Но без меня, без меня!» – твердил Звонарев, покидая опостылевшую бетонную коробку бывшего НИИ.
Однако, сколько ни убеждал он себя в том, что совершенно справедливо выходит из чужой игры, его убежденность подтачивала мысль, что и Кузовков, и «Секретные расследования», и «политическая рыбалка» были для него настоящим спасением в невыносимый год семейной катастрофы. По загадочному, никем не сформулированному, но всем известному закону жизни, не допускавшему перерасхода человеческой любви, он лишился Кузовкова именно тогда, когда снова обрел Наташу… И оттого чувствовал себя виноватым, хотя становившиеся раз от разу все рискованней махинации Андрея не могли кончиться для него хорошо. Оттого Алексей и хотел поскорей забыть все произошедшее между ним и Наташей за этот год, что как бы чувствовал: он заплатил за их примирение Кузовковым.
Но и с Наташей складывалось все непросто. Звонарев был словно герой своей ялтинской повести, которому требовалось доказать героине, что он тот, настоящий. В их отношениях было слишком много подводных камней, слишком много тем, которых было опасно касаться. Они возвращались к себе прежним медленно, неуверенно, как по минному полю. Затянувшееся вдруг молчание, отводимые взгляды… Внезапная холодная струя, пробегавшая между ними, когда лежали они в объятиях… Невыносимая тяжесть проклятого года… И ясное, неколебимое понимание: им нужен ребенок.
И вот тогда, когда они снова заговорили о ребенке (это было в Наташиной комнате на генеральской даче), она сказала, положив руку на живот: «Мне кажется, дело не только в аборте… Мы должны начать все сначала. Вернуться туда, где полюбили друг друга. Алеша, поехали в Крым!»
Так родилась идея, которой Звонарев поделился с Кузовковым в день его смерти. Теперь же, накануне «газетного выстрела», все равно надо
