из которого его выделывают. Понимают это и тайные, раз решили отобрать у Смирнова товар, полностью не выделанный, и довести его до ума самим.
Ладно, с интересом что Смирнова, что тайных к моей особе и путями, коими они пытались свой интерес обеспечить, всё ясно. Осталось прояснить, в чём суть устроенного Смирновым побега его сына с секретными записями.
С самим ответом особых сложностей тут тоже не возникло — раз уж добром у Ивана Фёдоровича с тайными вокруг меня не вышло, озаботился он гарантиями безопасности наследника, чтобы у него на руках нечто такое имелось, что представляло бы Палату тайных дел в невыгодном для неё свете. Кстати, вовсе не обязательно, что это компромат в чистом его виде — например, заверенная тремя свидетелями запись о том, что тайный исправник Мякиш съел за завтраком младенца. Как я понимал, достаточно было начальству того же Мякиша сравнить сведения, переданные оному Мякишу Смирновым, с тем, в каком виде доложил о них сам тайный исправник, или же сопоставить, что передавал Смирнов тайным, и о чём они посчитали необходимым доложить царю. С такими бумагами Родимцеву было бы куда как легче не делить с тайными отцовское наследство, если бы удар, хвативший Смирнова, оказался роковым, да и если доктор Шиманский сумеет обеспечить благополучный исход, дома эти бумаги держать Смирнову будет уже небезопасно.
Однако кто такой Родимцев, чтобы пугать тайных отцовскими бумагами? На данный момент почти что никто — мещанин, состоящий в услужении, внебрачный сын, не вступивший в наследство, да ещё и вынужденный от тех же тайных, а теперь ещё и от губных, скрываться. Значит, что? Правильно, значит, Родимцев должен с теми бумагами прийти в такое место, где бумаги смогут правильно оценить, где уж точно не отдадут их тайным, и где ему, Родимцеву, помогут с умом ими воспользоваться. Так и этак прикинув, я подобных мест насчитал целых три. Правда, само существование одного из них я мог только предполагать, хотя и с очень большой долей вероятности, зато два других знал точно. Что-то мне подсказывало, что и сам Смирнов тоже догадывался о наличии одного из тех мест, как раз того же, что и я, и знал о двух других, опять-таки тех же самых, о коих я подумал. Тут, впрочем, особого ума просчитать это не требовалось, потому как никаких иных мест, отвечающих заданным условиям, попросту не было в природе.
Оставались, конечно, ещё иностранные посольства, о чём, помнится, говорил Мякиш в самом начале розыска, но по здравом размышлении эту вероятность я перенёс в разряд отсутствующих, потому как при обращении к иностранцам Родимцев стал бы государственным изменником, и светило бы ему в этом случае не отцовское наследство, а нечто совсем иное. Да и самому Смирнову при таком раскладе стало бы едва ли не хуже, чем после удара, так что сыну он наверняка всё это доступно объяснил заранее.
Спросите, что за такие волшебные места? Да нет, места самые обычные. То, о существовании коего я мог только догадываться, это какое-то сравнительно небольшое ведомство, занимающееся охраной самого царя, понятия даже не имею, как оно называется, что, однако, не мешает мне считать само его наличие несомненным. Но обращение Родимцева в это неизвестное мне ведомство я полагал практически невозможным. Хотя бы потому, что и сам Смирнов вряд ли точно знал о его существовании, а если и знал, то должен был понимать, что попасть туда его сыну в своём нынешнем положении настолько сложно, что лучше и не пытаться.
Два других места я знал лично. В одном из них, московском подворье Иосифо-Волоцкого монастыря, не так давно побывал даже. Попасть туда Родимцеву было, как я представлял, проще всего — достаточно обратиться в любой храм и попросить настоятеля устроить встречу с монахами, но и обращение Смирнова через сына к церкви я посчитал маловероятным. С одной стороны, само наличие у церкви своей тайной службы предполагало возможность её соперничества с Палатой тайных дел, с другой же, даже не особо глубоких познаний в Боголюбовском уложении мне хватило, чтобы сильно усомниться в желании монахов взяться за такое дело. Проведя чуть больше часа в библиотеке за изучением самого Боголюбовского уложения и приложений к оному, дозволенных к обнародованию, я убедился в том, что в данном случае монахи перебегать дорожку тайным не станут, и немедленно позвонил в Елоховскую губную управу.
Дежурный сообщил, что его благородие старший губной пристав Шаболдин ещё не вернулся из суда. Ну да, это мне туда не надо, а приставу вот пришлось. Я назвал себя и получил заверения в том, что как только его благородие вернётся, мою просьбу позвонить ему передадут сию же минуту, и велел подавать обед, понадеявшись, что до возвращения Бориса Григорьевича как раз и успею с трапезой закончить. Потому как до того, как Родимцеву надоест прятаться, и он заявится в то самое единственное оставшееся место, мне с Шаболдиным очень, очень и очень надо кое о чём договориться…
[1] См. роман «Семейные тайны»
Глава 31
Беспокойные дни
— Ну вы, Алексей Филиппович, дали жару! — уважительно прокомментировал Шаболдин мутный поток отборной ругани, извергнутый мною после ухода Мякиша. — Прямо-таки целую речь сказали! Я и не знал даже, что вы так умеете, половину словечек так и не слышал никогда и ни от кого!
— Теперь знаете, — буркнул я. — Прощения, конечно, прошу, Борис Григорьевич, не сдержался…
Ну да, не сдержался. А и как тут было сдержаться, с такими-то событиями⁈
…Как я и просил, телефонным звонком дежурный Елоховской губной управы уведомил меня о возвращении старшего губного пристава Шаболдина из суда. Я ещё порадовался, что мы с Варварушкой и Оленькой как раз закончили с обедом, и поспешил в управу. Там-то моя радость сразу и поумерилась, потому как вернулся Шаболдин не один, а с Мякишем, а уж когда Борис Григорьевич и Михаил Дорофеевич принялись делиться со мной новостями, от радости той не осталось и следа.
Что меня так огорчило? Да уж вовсе не то, что суд приговорил Тихонова к восьми годам тюремного заключения за убийство Сидора Плюснина, чего-то в этом роде я и ожидал. Поскольку с Мартыновым мы заключили мировую, участие Тихонова в попытке меня обокрасть суд не рассматривал, соответственно, не говорилось в судебном заседании и о Курдюмове, который «Печёный», судили Тихонова только за убийство. Приговор, повторюсь, неожиданным для меня не стал и потому никак
