— сказал я, отцепляя её руки от своих запястий. — Мне пора на войну.
— Нет, — замотала Нау головой. От её мокрых волос разлетелись капельки пота. — Я не хочу, чтобы тебя убили.
— У небесных воинов говорят: «Завернулся в покрывало смерти».
— Тем более не хочу.
— Милая жена, уверяю — в ближайшие десять поколений я не рассчитываю заворачиваться.
— Ветры Всенаправленного дуют во все стороны разом. Один из них всегда несёт смерть.
— Да что же ваш Мовах злой такой? Это потому что у него последователей нет?
— Мовах не злой и не добрый, он — весь и всё. Смирись с этим.
Я собрал разбросанные по полу доспехи. Кинул Нау ворох разорванных на лоскуты тканей, недавно бывших её халатом.
Глядя на её прекрасные бёдра с красными следами от моих пальцев, я проникся к Нау чем-то вроде любви.
— Обещаю, что не умру, — серьёзно сказал я.
Прикрывшись обрывками, Нау сказала:
— Подожди в спальне Ваена. Я скоро вернусь. У меня есть кое-что для тебя.
Надевать все доспехи лень. Поэтому я сложил их в кучу на покрывале и завязал его узлом. С этим тюком, словно изгнанник, я покинул комнату.
✦ ✦ ✦
Спальня маленького Ваена больше, чем жилище Танэ Пахау в Восьмом Кольце, включая двор подлеца-соседа. Через овальные окна рвался солнечный свет, рисуя на устеленном коврами полу жёлтые пятна. Деревца ман-ги росли из круглых углублений в полу. Их ветки шелестели на ветру из окон.
Колыбель младенца, похожая на Молниеносный Сокол, стояла у стены, выложенной разноцветной мозаикой. В некоторые плитки встроены маленькие фонари, ночью они давали интересное цветное освещение. Правда, мне оно напоминало отблески старого диско-шара, который вывешивали в спортзале транспортного колледжа во время дискотек. Под колыбелью раскинулась большая, утопленная в пол клумба с травой и цветами.
Ваен заметно вырос. Взгляд его приобрёл осмысленность. Он сидел в колыбели, что-то гукал, вертел головой и пытался ухватить меня за палец. На руках и ногах младенца деревянные браслеты, озарённые священниками Моваха. Подозреваю, пока меня не было, мама наряжала Ваена в остроконечную шапку.
Колыбель обвешана связками украшений, но не из драгоценных камней и металлов, а из дерева. Неужели священники Моваха так бедны? (Внутренний Голос напомнил, что деревца ман-ги — один из символов Моваха, так как их ветки росли во всех направлениях).
Ваен не спал, спала его сиделка, развалившись на лежаке, предназначенном для хозяев. Её мощная монобровь застыла в нахмуренном состоянии, напоминая галочку в чек-листе. Я пнул по лежаку — сиделка испуганно скатилась с него на клумбу.
— Принеси еды.
Монобровь сменила галочку на домик:
— Со всем уважением к вашей славе, светлый господин, но я не челядинка, а сиделка. Я смотрю за маленьким господином, а не ношу еду.
Акт супружеской верности так меня вымотал, что не нашлось даже слов, чтобы отругать дуру.
В комнату вошла Нау:
— Ты не слышала, что сказал светлый господин? — зашипела она на сиделку. — Принеси еду!
Наглая сиделка пошевелила бровью и вышла:
— Я позову челядинца, светлая госпожа. Он лучше знает, как приносить еду.
Извиняющимся тоном Нау сказала:
— Ваен её любит. Она умеет его успокоить.
— Она так заразительно храпит, что и Ваен засыпает?
— Сиделка поёт ему гимны Всенаправленного Ветра.
Я махнул рукой:
— Это твой дворец, Нау. Делай тут, что хочешь. Главное не подведи нас под Прямой Путь. И, умоляю, прикажи перенести статую с Мовахом внутрь дома. Нельзя ему в саду торчать, соседи увидят — непременно донесут.
Неожиданно мягко Нау согласилась:
— Хорошо, милый муж.
В комнату вошли два челядинца и внесли на руках шкатулки с едой и кувшины с питьём. Нау сама расстелила на полу обеденные покрывала и мы сели.
Сиделка с монобровью, отображавшей обиженное возмущение, хотела сесть с нами, но Нау её выгнала вместе с челядинцами.
Нау смущённо почесала кончик носа:
— Кажется, эта девка обнаглела…
— Милая жена, все служители Моваха обнаглели.
— Ты о недавних гостях?
— А есть ещё какие-то поклонники, которых я не заметил?
— Пойми, милый муж, эти люди всю жизнь провели на ветроломах, они не знали роскоши и не вкушали разнообразной мясной пиши.
— А если судить по тому, как они плескались в моём бассейне — то и не мылись?
— В такой роскошной купальне, как в нашем доме — никогда. На Ветроломе Вознёсшихся есть помывочная: большая клетка с корытами, в которые истопник пускает горячую воду. И эта помывочная считается самой лучшей на всех ветроломах. На других ветроломах моются из кувшинов. Если вообще моются.
— Ладно, я понял, на ветроломах всё плохо. Но я тут при чём?
— Для твоей казны полная горячей воды купальня — это мелкий расход. Для людей с ветроломов — богатство.
— Вот не жили они богато — нечего и начинать.
— Милый муж, умеешь ты сказать коротко и точно.
— Не тебя одну поразила моя мудрость.
— Однажды Мовах молвил: «Коли одно из направлений»…
— Давай не будем о Мовахе.
Нау покачал головой:
— Не получится избежать упоминания его имени. Смирись с этим.
Она подтянула к себе сумку, с которой ранее вошла в комнату, и вынула из неё шкатулку из полированного мрачного камня. Нау с трудом протянула её мне.
В наши дни каменные шкатулки не делали. Они остались как наследство незапамятных поколений, когда камень, в том числе мрачный, считался в Дивии роскошным материалом. Из гранита, сланца и мрамора делали не только шкатулки, но посуду, мочи-ки и даже доспехи для воинов. Можно сказать, это был своеобразный каменный век в Дивии.
Конечно, без озарений обработка камня не достигла бы таких невообразимых возможностей. Только благодаря магии можно сделать из гранита топор с острым лезвием, который не рассыпался после первого удара. Спустя поколения камень вытеснили металлы, кожа и небесное стекло — хит на все поколения, чьи свойства варьировались от хрупкости собственно стекла до гибкости пластика. Недаром в первый день в Дивии я принял доспехи Илиина за пластиковые.
Я принял шкатулку. Подцепил пальцем и снял тяжеленную крышку.
Внутри лежал браслет из плиток серого камня, с уродливым бронзовым наростом для гнезда на внутренней части одной из плиток. На современных спасительных украшениях гнёзда располагались в середине толщины предмета, так они не выступали слишком сильно и не теряли контакта с кожей человека, без которого украшение не будет
