только когда грянул взрыв и створки дверей вынесло, как бумагу?
Позже выяснилось, что Брандт зацепил ногой злополучный портфель и переставил его. Это стоило жизни олимпийскому чемпиону. Гитлер в момент взрыва топтался у окна, отделался ранениями и контузией.
Дальше — словно в бреду. Мюллер и Кальтенбруннер получают приказ арестовать сотни человек, заговорщиков и «вероятно причастных». Я битый час даю показания в Гестапо, тем самым людям, что не забыли, кто изуродовал их коллегу. Яркий свет в лицо, крики, угрозы, но даже пальцем не тронули. Протоколируют мои речи, как я убеждал Раттенхубера усилить охрану вождя, а генерал не внял уговорам.
В Управление специальных операций доношу, что находчиво прикрыл Штауфенберга, тем помог активировать мину, лгу и изворачиваюсь. Этой же версией оправдываюсь перед графом. С товарищами из НКВД общаться чуть легче, фюрер все-таки жив. Тем не менее и от них получаю по шее, отчего допустил покушение.
Тройной агент — это человек, получающий неприятности с трех сторон.
Потеряв веру в генералитет, Гитлер наконец приходит к мысли подписать мир с англичанами на любых условиях, лишь бы выбраться из западни. Он надеется, что они проявят сговорчивость после контрудара под Арденнами. Под американскими бомбами наступление захлебывается. Потом Красная Армия на востоке выходит к Одеру, на юго-востоке безжалостно разбивает иллюзию «Альпийской крепости».
Вопрос даже не в поражениях. Британцы вообще не хотят иметь дела с Гитлером.
В последние месяцы агонии Рейха я редко выхожу на связь с Москвой и Лондоном. Только если получаю важную информацию, оставляю ее в «почтовых ящиках». Радисты не знают меня, как и я их. Радиопеленгаторы Гестапо работают с потрясающей четкостью, каждый выход в эфир грозит провалом — сам не сажусь за ключ. Но и закладка в тайник — жутко рискованное дело, если связной спалился и раскололся, все секретные места под наблюдением…
Наконец получаю из Лондона «добро» на эвакуацию.
Мы выезжаем в Магдебург на служебном «мерседесе» графа. Добрая половина Берлина лежит в руинах, и трудно представить, останется ли здесь хоть камень на камне, если его возьмут штурмом.
Я за рулем, «дядюшка» рядом, молча взирает на безрадостные картины.
Патрули, посты. Беженцы с востока и просто бездомные, чье жилье разнесла очередная авиабомба. Зенитные расчеты и пожарные, что выбиваются из сил… Совсем мало автомобилей, потому что нет бензина, улицы в конских каштанах. Огибаю воронки, их больше некому заделывать. Под колесами хрустит мусор и осколки битого стекла — все не объедешь. Ежеминутно жду, что спустит колесо.
Нас тормозит на каждом посту жандармерия. Мы оба в форме — штандартенфюрер и штурмбаннфюрер, но пока не изучат командировочное, не пропускают.
— Вольдемар, — подает голос мой спутник, когда мы оставляем столицу далеко позади и тащимся вдоль бесконечной армейской колонны, точнее — колонны Фольксштурма; в ней сплошь дедушки с винтовками «Маузер», неизменными с Первой мировой, да мальчишки-подростки с фаустпанцерами — одноразовые солдаты с одноразовым оружием. — Ты, дорогой «племянник», наверняка задумывался, что в Британии я буду единственный, кто осведомлен о твоей службе на НКВД. За линией фронта имеет смысл от меня избавиться, так?
— Имеет. Но не буду. Надоело убивать. Домыслы о большевиках оставьте себе.
Он упрямо вздергивает подбородок.
— Это не домыслы — документы. Британцы обнаружат их в Берлине. Если я не подскажу, где их найти и уничтожить.
Старый шантажист… Получи своей монетой!
— Гипотетическая работа на русских — отнюдь не преступление. У меня есть более интересные факты. Кто формировал айнзацкоманды, комплектовал для них кадры, подбирал в руководство айнзацгрупп самых отъявленных негодяев — Раша и Мейзингера? Если я шпион, значит — исполнял приказы, избегая провала. Но вы, «дядюшка», не состояли на связи ни с Москвой, ни с Лондоном. Вы — организатор деятельности СС и не озаботились о прикрытии, как тот же Шелленберг, что сейчас пытается спасти хотя бы пару тысяч военнопленных.
Вообще-то, граф всего лишь высокопоставленная канцелярская крыса, но, если правильно подать дело, получит петлю. Ему крыть нечем. Затравленно озирается, он же первый замечает самолеты.
Целая туча, она хорошо видна через ветровое стекло, как огромный рой мелких мошек. Давлю на газ, не жалея бензина. Конечно, армада прет на Берлин и вряд ли какой самолет оторвется от строя ради единственной легковушки, удирающей на запад. Если не убьет случайная бомба, не задержат немцы, не пристрелят американцы, через пять-шесть часов я буду у союзников. Моя шпионская миссия в Германии закончится — на свободе, в гестаповской тюрьме или в могиле.
Ради чего я девятый год на холоде?
Самое Главное Задание, неприятное и странное, выполнил неожиданно легко, спас в Бергхофе величайшего в мире преступника, дальше его хранила судьба. Оно того стоило? Я реально изменил ход войны нарушением сепаратных интриг? Или отработал долг перед совестью, раскрыв Центру план укреплений вокруг Берлина? А, быть может, действительно важное дело еще впереди.
У военного человека есть прекрасное лекарство от терзаний. Просто выполнять приказ. В моем случае — внедриться в МИ6. Но это лекарство спасает не всегда, не всех и не от всего.
Глава 44. Ненависть
Шнапс давно кончился, и мешок зерна для самогона, и даже картофельные очистки. У Хельмута Келера помутилось в голове.
Сын в английском плену. Горе нечем залить! Бывший штурман превратился в сущее проклятье для обеих женщин. Зельда Келер перебралась в мансарду к Элен, где им вдвоем было легче держать оборону.
Во время воздушных налетов они даже не тащили Хельмута в бомбоубежище. Тем более часть тревог оказалась ложной, союзники пролетали над Магдебургом к Берлину. Окраины не бомбили, но случайные взрывы гремели регулярно. Вокруг полудюжина домов превратилась в руины. Безумный Хельмут плясал около пепелищ на костыле и орал небесам: «Мазилы!»
Однажды Зельда прошептала: «Господь, избавь меня от него…» Под грохот взрывов и шелест осыпающейся бетонной крошки женщина просила бомбу на голову своего мужа!
В Магдебург хлынули беженцы. Люди верили, что сюда первыми войдут западные союзники, а не красные. Что Вермахту удастся отстоять город, никто уже не заикался. Все ждали иностранную оккупацию, любые перемены, только чтоб кончился кошмар.
Почта еще работала, и в марте Элен получила вдруг письмо с единственным словом: «Скоро!» Зельда видела — молодой человек приезжает редко. В его краткие визиты хозяйка убегала с мансарды и как могла занимала Хельмута, норовившего вскарабкаться по лестнице наверх. Не нужно было особой проницательности, чтоб догадаться: Элен увезут.
Англичанка, первые месяцы вызывавшая лишь отвращение, стала членом семьи, с потерей сыновей и безумием мужа — единственной семьей Зельды. Элен робко предложила: хочешь с нами во Францию? Немка отказалась: сейчас толпы людей пытаются пробиться за линию фронта, мало кому удается… но вы попробуйте.
Почему у беглецов лучшие шансы, чем у других, Зельда увидела, когда у дома
