или Пророк Магомет» (1740).
Советский литературовед А. Д. Михайлов отмечает: «В “Магомете” анализу и осуждению подвергается не философская или моральная основа мусульманства, не какая-либо религия вообще, а слепое следование ее предписаниям и ее использование в корыстных личных целях. […] Вольтер осуждает любой фанатизм, религиозный или политический, любую демагогию и любое стремление к деспотической власти» («История всемирной литературы», т. 5, 1988).
Со временем эти и другие произведения писателей-просветителей воспитали поколения радикальных молодых людей, готовых в борьбе с предрассудками разрушить до основанья весь старый мир, – творцов Французской революции. Взгляды же самих ее пророков и предтеч с возрастом стали меняться. От (само)убийственного отрицания существующих порядков Дидро и Вольтер, например, перешли к их (некоторому) оправданию разумом.
Десятилетиями Вольтер неутомимо сражался с церковниками и нападал на церковь, но к своим 75 годам стал терпимее и он. Вновь и вновь убеждаясь, как необузданны могут быть люди, он в старости признал, что у многих разум так жалок и слаб, что им надобен Пастырь, дабы во всем ими руководить. Без Оного стада народов в безумии истребят себя.
В своем «Послании к автору новой книги о трех обманщиках» (1768) Вольтер так и написал: «Если бы Бога не существовало, Его следовало бы выдумать». Это «Послание» было ответом Вольтера анонимному автору «Трактата о трех обманщиках» («Traité des trois imposteurs») – манифеста атеизма, который был издан на французском языке в Роттердаме, предположительно в 1719 г., но восходил к средневековому анонимному трактату. Этими тремя обманщиками, выставленными перед всеми в неприглядном виде, были Моисей, Иисус Христос и Магомет.
Еще недавно неистовый критик клерикализма Вольтер, повторявший в своих частных письмах одну и ту же тираду «раздавите гадину» в адрес церковной власти, теперь обрушился на атеизм, ведь тот убирал главную скрепу, удерживавшую мир от «войны всех против всех».
Вся человеческая мораль коренится только в Его заповедях, указывал Вольтер. Бога не будет – и все преступления станут возможны. Каждый человек, кто успеет первым объявить, что он не «тварь дрожащая» и «имеет право» (Ф. М. Достоевский), примется, защищая себя, «с наиразумнейшим на то основанием» казнить других. Лишь Бог, будь то христианский или мусульманский, остается, писал Вольтер, «оградой от злодея и надеждой для праведника».
Предание – один из тех «застольных анекдотов», которые так любили в XVIII в., – сохранило следующие слова Вольтера о Боге и атеизме: «Когда Вольтера спросили, есть ли Бог, он попросил сперва плотно закрыть дверь и затем сказал: “Бога нет, но этого не должны знать мои лакей и жена, так как я не хочу, чтобы мой лакей меня зарезал, а жена вышла из послушания”» (В. В. Ильин. «История философии», 2005).
Тем временем, пока длились блистательные салонные разговоры, век Просвещения, как старомодный паровоз, на всех парах несся вперед – к самому светлому событию, что может ожидать человечество, к великой Революции, наиразумнейшему из всех исторических событий. Те же, кто разгонял этот век, остались далеко позади: Вольтер и другие.
Если у них нет хлеба, пусть едят пирожные
1789 г.
Пожалуй, никто в годы Французской революции не был так ненавидим, как она, королева Мария-Антуанетта (1755–1793), австриячка на французском троне. Популярные журналисты и писатели середины XIX в. (например, Альфонс Карр), повествуя о тех славных годах, сообщали, что из уст в уста передавалась тогда постыдная фраза, якобы произнесенная ею: «Если у них нет хлеба, пусть едят пирожные». Народ голодал. Ненависть к королеве крепла.
Мария Антония Йозефа Иоганна (так назвали эту несчастную, оклеветанную женщину при рождении) была младшей дочерью Марии Терезии, императрицы Австрии. Став в 1770-м женой наследника престола, будущего короля Людовика XVI (1754–1793), она осталась чужой при французском дворе. Столетиями Австрия была заклятым врагом Франции. Ее свадьба с дофином Людовиком, по замыслу Марии Терезии, должна была наконец примирить обе страны, сулила им дружеский союз.
Однако споры вспыхнули уже при подготовке свадебной церемонии. В конце концов решено было передать невесту на границе, разделявшей Францию и Германию. На небольшом пустынном острове посреди Рейна, близ Страсбурга, был построен павильон, украшенный гобеленами и поделенный ровно на две половины: восточная отводилась австрийцам, западная – французам.
На половине Габсбургов худенькой 14-летней девочке пришлось полностью раздеться, ведь ничего из прошлой жизни ей нельзя было взять с собой – ни платья, ни украшений. Девочку передали французским фрейлинам нагую, как Еву до грехопадения. Она в слезах бросилась на шею одной из них, графине де Ноай.
Неделю спустя она впервые встретилась с женихом близ Парижа, в Компьене. Он ждал ее с дедом, королем Людовиком XV, и тремя незамужними тетушками, с которыми юная Мария сердечно сдружилась.
Склонившись в книксене, девочка приветствовала монарха, а юноша, подойдя к ней, запечатлел на щеке нежный поцелуй. Сама встреча, похоже, оставила его равнодушным. В своем дневнике будущий король-мученик оставил об этом дне одну запись: «Встреча с Madame la Dauphine». Возможно, австрийская девочка не понравилась ему; возможно, наследник – а он был подростком робким, диковатым – застеснялся присутствия невесты.
Мария Антуанетта на балконе перед восставшими парижанами.
Гравюра XIX в.
Людовик XVI стал королем в 1774-м случайно. Наследовать трон должен был его отец, а в случае смерти оного – его старший брат. Но прозябавшего в тени паренька на авансцену истории неумолимо выпихнула их смерть. Всю жизнь потом он клял свою несчастливую звезду, взвалившую на него бремя управления страной. Он был не готов к этому. Но он был столь же терпелив, сколь и робок, а потому смиренно нес это бремя: правил Францией, жил с навязанной ему женой.
Даже эта жена досталась ему случайно – «ненадеванным обноском» от старшего брата. Мария предназначалась ведь тому. И эта неминуемая скорая свадьба страшно напрягала юношу. Дед его был венценосным сердцеедом и окружил себя толпой метресс с их «предводительницей» – маркизой де Помпадур. Юному же внуку сам вид распахнутой постели был отвратителен. Все в любовной жизни покамест отталкивало его. Неприятно ему было и происхождение невесты. Он Австрию не любил, и раз уж государственный долг обязал его жениться, он предпочел бы выбрать француженку.
У недоверия были причины. Ведь Мария Терезия преследовала свои цели, выдавая дочь за наследника французской короны. Она регулярно писала ей пространные письма, напоминая дочери, что та должна остаться «хорошей немкой», ибо ей не подобает забывать об интересах Австрии. Но для такой щекотливой миссии – быть «агентом влияния» – юная Мария-Антуанетта не годилась. У нее, веселушки и егозы, не было той решительности, с какой ее мать правила империей, да
