Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
Сергей Осипович, обнаруживший в своем гараже действительно немытую «мазду», старательно «распалял» себя для выговора двоим сотрудникам, которым он велел явиться к нему, когда начнется ужин. Дежурного просил передать в мастерские.
Засады просидели до вечера в трех местах. Первая точка была неподалеку от маленькой пристани, где качались моторка и три весельные шлюпки — для недалеких походов к устью и дальше уже по Оке к самому Нижнему Новгороду. Это на тот случай, если бы преступники решились уйти по воде. А две другие точки указал сам директор лагеря — в наиболее удобных местах, где можно выйти к проселочной дороге. Тащиться через чащобу и бурелом вряд ли бы кто-нибудь решился. И засады просидели в указанных местах весь день, а ближе к вечеру подтянулись к самому лагерю, продолжая наблюдение.
Трое спецназовцев в обычных костюмах, при пиджаках, уже находились в это время в опустевшем административном корпусе — так громко называлась «избушка на курьих ножках», состоящая из двух комнат — кабинетов директора и его заместителя Гаврилы Ильича. Последнего уже тоже не было, он на ночь обычно уезжал к себе домой, в Недоумки.
Перед концом дня по Клязьме прошли три байдарки-двойки, в которых гребли крепкие, загорелые парни. Они прошли быстро и не привлекли к себе ничьего особого внимания, поскольку в этих местах байдарочников всегда было много. И где они остановились, тоже было неизвестно. Как и приезжие рыбаки, двое из которых устроились на противоположном берегу неширокой протоки и застыли со своими удочками, изредка взмахивая ими. Сам лагерь был открыт со стороны протоки, и наблюдать за тем, что происходит на его территории, было, в общем, несложно.
Итак, пошел уже девятый час. Напряжение в «избушке» нарастало. Еще двое наблюдателей, которые расположились в лесу, за хозяйственными постройками, и тоже наблюдали за входящими и выходящими из мастерских, которые им изобразил на плане директор, взрослыми и детьми, уже успели отметить и передать по рации, что видели одного человека, похожего на Рэма Собинова, каким он изображен был на фотороботе. Эти фотографии имели у себя все без исключения участники операции. Когда днем их показали директору Медникову, чтобы совсем уж удостовериться, тот так и ахнул. Видно, до последнего момента все еще сомневался.
Так вот наблюдатель добавил, что, если бы у него под рукой оказалась снайперская винтовка, он бы запросто мог «снять» преступника. Зачем обязательно убивать, можно и ранить очень удобно. Он, кстати, заметно прихрамывал, как бы подволакивал левую ногу.
Турецкий, которому доложили об этом, только вздохнул.
Нет, он был искренне зол на этих мерзавцев. Но чем больше думал, тем больше и сомневался — мерзавцев ли? Ведь, в конце концов, они же не матерые, беспринципные убийцы. Наверное, у них, в этой «Тропе возмездия», какое-то ядро есть, о котором рассказывал Покровский. И не один человек принимает решение, как бы он ни ненавидел своего бывшего начальника, пустившего его жизнь под откос. Принимается какое-никакое, но коллективное решение о примерном наказании. Другое дело, что они, эти бывшие, подменяют собой государство вместе со всей его правовой системой. Но это также и не означает, что государственная система, в этом смысле, безукоризненно права.
Словом, смутные мысли тревожили голову.
Опять же и этот случай с Настей. Стрелял, да, но не убил же. Хотя мог. Нет, конечно, так, говорил себе Турецкий, можно дойти и до оправдания любого преступления. Ну а вдруг у Рэма были причины смертельно ненавидеть эту Настю? Всяк ведь по-разному реагирует на измену. Вот и Таня однажды заметила, что Рэм, к примеру, не мог бы по жизни быть крышей для Насти. А Виктор Альбертович — при всех его возможных недостатках — все же был такой крышей. Не в бандитском понимании смысла слова, а просто по-человечески. Как теплая и надежная крыша над головой. Но приходит кто-то и стремительно рушит эту крышу вместе со всеми, кто под ней живет. Это разве справедливо?
Разумеется, когда Рэма возьмут — а в том, что это произойдет в ближайшие полчаса, уже, пожалуй, никто не сомневался, — можно будет задать ему такой вопрос и разрешить для себя самого этакий страшный парадокс. Зло во имя добра? Или добро как оправдание уже произведенного зла? А в принципе все это похоже на изощренную демагогию…
Вечер шел. Директор уже решил было послать кого-нибудь из дежурных, чтобы напомнить забывчивым сотрудникам, что он их терпеливо ожидает. Он им, между прочим, и зарплату еще платит, так что не стоило бы забываться. Правда, штатные единицы ему утверждали в Нижнем, у главбуха Фонда, и случай с мастерами там, помнится, оговаривался отдельно. У них свои ставки, побольше, чем у педагогов, но в Фонде, как говорится, видней, не спорить же, когда тебе деньги дают!
Хотел позвонить дежурному в столовую, куда был протянут телефонный провод, но тут услышал голоса через открытое окно и понял, что ОНИ идут. Больше всего он сейчас испугался почему-то взглянуть им в глаза. Слишком много было уже предъявлено доказательств их вины, а магнитная присоска-«маячок», найденная в бардачке «мазды», — вот уж чего никогда не держал у себя Медников! — его окончательно добила. Нет, правильнее сказать, расстроила до невозможности. Так, помнится, говорили на его родине, на Дону…
Чтобы не позволить застать себя врасплох, Медников быстро уселся за стол, нацепил очки и принялся сосредоточенно листать какие-то ведомости, что первыми попались под руку.
Они вошли вдвоем. Перед заходом в комнату один что-то сказал негромко, а второй — это был конечно же весельчак Гриша — рассмеялся. Но вошли скорее насупленные, чем настороженные. Видно, сообразили уже, за что может им быть хозяйская взбучка.
— Если вы по поводу машины, Сергей Осипович, — первым начал Гриша, — то виноваты и осознаем. После ужина смотаемся и все приведем в порядок. Просто торопились, не успели.
— Ну что ж вы, хлопцы, — огорченно развел руками Медников и не удержался, вороватым взглядом метнулся к двери.
И все дальнейшее произошло почти одновременно.
Скрипнула несмазанная дверь… Но еще раньше Рэм, как-то странно подскочив, метнулся в окно и выкатился кубарем на лужайку.
Выскочившие из двери люди с автоматами тараном сшибли с ног еще ничего не сообразившего Гладкова и прижали того к полу дулами своих коротких автоматов.
Третий боец кинулся к окну и замер, увидев, как Рэм, петляя и прихрамывая, рвется прямо через кусты смородины к близкому уже лесу.
Вот он на миг обернулся, поднял руку с пистолетом…
И тогда боец вскинул автомат, прицелился и спокойно, как на учениях, послал вдогонку одиночный выстрел. Рэм подскочил и рухнул в кусты лицом вперед.
А с противоположной стороны, навстречу ему, уже ломились через кустарник еще двое бойцов…
Войдя в комнату, Турецкий увидел следующую картину.
Привязанный к стулу руками и ногами, сидел Григорий Гладков. Вот он какой, Гриша, ревнивец, раскровенивший женщине лицо.
На полу лицом вверх, с открытыми глазами и полураскрытым ртом лежал Рэм Собинов. И ничего в нем не осталось даже близко от того симпатичного «кудряша», каким его видел Александр Борисович на фотографии у Татьяны. Сухое, аскетическое лицо усталого пожилого человека. И гримасы никакой не было — злобы там, ярости, просто успокоился в своей ненависти человек, но внутренне еще как бы не отошел от нее.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
