еще было пять лет.
Когда мне было четырнадцать, то по субботам днем я ходил в кино; билет на сеанс стоил десять центов, а попкорн готовили на настоящем масле, и я всегда мог рассчитывать, что там покажут вестерны, вроде фильмов с Лашем Ларю или с Диким Билли Эллиотом в роли Реда Райдера и с Бобби Блейком в роли Маленького бобра, или с Роем Роджерсом, или с Джонни Мак Брауном. Или это будет фильм ужасов, как «Дом кошмаров» с Рондо Хэтом в роли Душителя, или «Люди-Кошки», или «Мумия», или «Я женился на ведьме» с Фредериком Марчем и Вероникой Лейк; или эпизоды каких-нибудь замечательных сериалов вроде «Тени» с Виктором Джори, или «Дика Трейси», или «Флэша Гордона»; еще непременно три мультфильма, а также «Поговорим о путешествиях» с Джеймсом Фицпатриком, выпуски новостей, «Споем вместе»; а если я задерживался до вечера, то там была лотерея вроде «Бинго» или «Кено» и ужин из трех блюд. Сейчас я хожу в кино посмотреть, как Клинт Иствуд простреливает людям головы, словно это дыни.
В восемнадцать я пошел учиться в колледж. Джеффти все еще было пять лет. Летом я приезжал и работал в ювелирном магазине моего дяди Джо. Джеффти не менялся. Теперь я понимаю, что в нем было нечто странное, неправильное, жутковатое. Джеффти по-прежнему было пять лет и ни днем больше.
В двадцать два я окончательно вернулся домой, чтобы открыть у себя в городе по франшизе самый первый магазин телевизоров «Сони». Время от времени я видел Джеффти. Ему было пять лет.
Многое изменилось к лучшему. Люди больше не умирают от прежних болезней. Дороги стали лучше, а машины — быстрее. Рубашки теперь мягче и шелковистее. У нас есть книги в мягких обложках, хотя стоят они столько же, сколько раньше стоили хорошие книги в твердых. Когда у меня заканчиваются деньги, я могу жить за счет кредитных карт, пока мои дела не пойдут в гору. Но я по-прежнему считаю, что мы потеряли много хорошего. Вы знаете, что сейчас нельзя купить линолеум? Только виниловое покрытие на пол? Клеенки тоже больше не выпускают, и ты уже не сможешь вдохнуть тот особый, сладковатый запах бабушкиной кухни. Мебель уже не способна прожить тридцать или даже больше лет, потому что по результатам опросов выяснилось, что молодые домовладельцы предпочитают выбрасывать старую мебель и покупать новую цветастую рухлядь каждые семь лет. Пластинки тоже стали какими-то не такими: они уже не толстые и твердые, как раньше, а тонкие и гнущиеся… и мне это совсем не по душе. В ресторанах больше не подают сливки в молочниках, только какую-то искусственную бурду в пластиковых упаковках, и одной никогда не хватает, чтобы придать кофе нужный цвет. Стоит ударить кроссовком по капоту автомобиля, и на нем останется вмятина. Куда бы ты ни поехал — всюду одинаковые города с «Бургер кингами», «Макдональдсами», «Севен-элевенами» и «Тако-беллами», бесконечными мотелями и торговыми центрами. Может, все и в самом деле стало лучше, но почему я не перестаю вспоминать прошлое?
Когда я говорю, что Джеффти было пять лет, я не имею в виду, что он страдал умственной отсталостью. Не думаю, что так было. Для пятилетнего ребенка он был чертовски смышлен. Умненький, шустрый, милый и забавный малыш.
Но рост у него был всего три фута — слишком маленький для своего возраста, однако сложен пропорционально: никакой большой головы, странной формы челюсти и тому подобного. Милый пятилетний ребенок, который выглядел совершенно нормально. За исключением того, что на самом деле ему было столько же, сколько и мне — двадцать два года.
Когда он говорил, его голос был писклявым и тоненьким, как у пятилетнего; он ходил подпрыгивая и немного шаркая ножками, как пятилетний малыш; и говорил о том, что может интересовать пятилетку… о комиксах, игрушечных солдатиках, как с помощью прищепки прикрепить к переднему колесу велосипеда кусок картонки, чтобы спицы задевали ее и извлекали звук, похожий на рев моторной лодки, задавал вопросы вроде: почему здесь получается так, а не иначе, насколько высокая высота, насколько старая старость, почему трава зеленая, а слоны так выглядят? В двадцать два года ему было все еще пять лет.
Родители Джеффти представляли собой довольно удручающее зрелище. Я по-прежнему дружил с Джеффти, проводил с ним время, иногда брал на ярмарку, играл с ним в мини-гольф или ходил в кино, поэтому приходилось общаться и с ними. Мне это не приносило никакого удовольствия, ведь это было ужасно тоскливо. Но, с другой стороны, чего еще можно было ожидать от этих бедолаг? У них в доме жило странное чуждое существо — ребенок, который в двадцать два года оставался пятилетним, который навсегда наградил их сокровищем того особого состояния детства, но также лишил их радости увидеть, как их сын становится нормальным взрослым.
Пять лет — чудесное время для любого малыша… по крайней мере, если ребенку не приходится сталкиваться с ужасными проказами других детей, которые так часто сходят им с рук. Это время, когда глаза широко раскрыты, когда человек еще не оказался во власти стереотипов; время, когда ему пока не вдолбили, что истины непреложны и бессмысленно их оспаривать; время, когда ручки мало что могут сделать, ум не усвоил достаточно знаний, а мир кажется бесконечным, красочным и полным тайн. Пять лет — это особое время, когда пытливую, неугомонную, идеалистичную душу юного мечтателя еще не схватили и не засунули в мрачные коробки школьных кабинетов. Пока маленькие дрожащие руки, которые хотят все обнять, ко всему прикоснуться, во всем разобраться, не взяли, не положили на школьную парту и не велели держать их неподвижно. Время, когда еще не говорят: «В твоем возрасте стыдно так поступать», или «Веди себя как взрослый», или «Не будь ребенком». Это время, когда можно сколько угодно ребячиться, и все равно тебя будут баловать и считать милым и непосредственным. Время радости, чудес и невинности.
Джеффти застрял в этом времени. Ему неизменно было пять лет.
Но для его родителей это стало непрекращающимся кошмаром, и никто: ни социальные работники, ни священники, ни детские психологи, ни
