Римом, – это их недовольство римским диктатом[1233]. Психологически это легко объяснимо: Этолия привыкла жить, никому не подчиняясь. Она сумела отстоять свою независимость от Македонии и сейчас особенно болезненно должна была воспринимать римское давление и римскую неблагодарность. Очевидно, именно поэтому этолийцы первыми в Греции поняли, что один гегемон сменился другим, более жёстким, и притом, что самое обидное, при активной помощи самих греков, в т. ч. и этолийцев. Поэтому они предприняли запоздалую попытку исправить свою ошибку.
С Ахейским союзом сенат обошёлся лучше, не потому, конечно, что он был самым «достойным уважения греческим государством», как достаточно наивно полагает Т. Моммзен[1234]. Ахейцев, врагов Этолии, хотели сделать своей опорой на Балканах и противовесом как Этолии, так и Македонии. Само «освобождение» Греции во многом обусловлено этолийской пропагандой и является «контрпропагандистской мерой».
В историографии проблемы можно выделить шесть основных положений: 1) искреннее желание Рима освободить греков, вызванное филэллинизмом знати[1235]. Оно – результат любви Фламинина к грекам и умеренности сената[1236]; 2) по мнению Г. Штира, причина – в римском политическом идеализме, а политической целью было честное равновесие в мире[1237]. Однако греки не умели пользоваться свободой, их раздоры вынудили Рим навести порядок[1238], и в результате страна утратила дарованную свободу[1239]; 3) освобождение было вынужденным шагом, вызванным слабостью Рима для аннексии, непрочностью его позиций на Балканах и селевкидской угрозой[1240]. Переход к территориальным захватам был невозможен ввиду ослабленности Рима и значительной роли греческих союзников[1241]; 4) объявление независимости со стороны римлян не было искренним[1242]. Лицемерная политика Рима создала новый вид рабства для «освобождённых»[1243]. Истмийская декларация является всего лишь политическим манёвром, свобода – пустой обман[1244]; 5) «освобождение» нельзя признать ни всецело альтруистичным, ни целиком циничным, оно – форма оборонительного империализма и способ установления над Грецией римского протектората, выгодного для обеих сторон[1245]; 6) «освобождение» рассматривается как этап борьбы с Антиохом и обуславливается преимущественно этим[1246]. Менее категорична и более оправдана позиция Э. Бэдиана – Грецию «освободили», чтобы «освобождённые» полисы не могли попасть в руки новых господ[1247].
Каждое из этих мнений имеет свои недостатки: первые два в корне неверны, остальные являются безусловным упрощением. Для уяснения действительных причин необходимо обратиться к конкретной исторической ситуации. Фламинин старался завоевать симпатии греков. По просьбе беотийцев, надеясь приобрести их расположение (Liv. XXXIII.27), он даже освободил их пленных сограждан. Один из освобождённых, Брахилл, враг Рима, стал беотархом, римские сторонники, ожидая мести после ухода легионов, убили его с согласия Фламинина. Беотийцы, зная, что здесь не обошлось без консула, стали истреблять одиночных легионеров и малые отряды. Погибли более 500 человек (Liv. XXXIII.29), видимо, в Беотии началась настоящая партизанская война против римлян.
Фламинин потребовал выдачи виновных и 500 талантов за убитых, но ему ответили только извинениями. Он решил разорить Беотию, удержало его лишь заступничество ахейцев, решивших вместе с римлянами воевать против беотийцев, но только в том случае, если все их попытки примирить врагов окончатся неудачей (Liv. Ibid.). С.А. Жебелёв, дав неправильный перевод автора[1248], решил, что ахейцы грозили римлянам войной, если не добьются мира для беотийцев. Эту ошибку отметил и раскритиковал Ф.Ф. Соколов[1249]. Авторитетные комментаторы Ливия, В. Вайсенборн и Д. Брискоу, отмечают: simul gerere бесспорно означает, что ахейцы решили воевать на стороне римлян против беотийцев[1250]. Правильный перевод должен звучать так: «Больший вес имели просьбы ахейцев, так как они постановили вместе с римлянами вести войну против беотийцев, если не выпросят для них мира». Римляне настояли на выдаче убийц и 30 талантов (Liv. Ibid.).
Инцидент, едва не закончившийся уничтожением Беотии, напугал греков. Варвары стали хозяевами Греции, никто не знал, чего ожидать, общественное мнение было явно против Рима. Этим воспользовались этолийцы и повели агитацию, доказывая, что одно иго сменилось другим, более тяжким. Их пропаганда имела успех, сея вражду и недоверие к римлянам. Учёт сил и настроений греческих государств показывает, что Рим оказался в политической изоляции[1251].
Это тревожило Фламинина, поскольку для предполагаемой войны с Антиохом был нужен надёжный тыл. Требовалось срочно любой ценой вернуть симпатии греков, обезвредить пропаганду этолийцев, «сочетая римские методы с уроками греческой истории»[1252]. Проконсул убеждал комиссию десяти освободить всю Грецию, «если они хотят связать языки этолийцам, внушить любовь к римскому имени, уверить, что они переплыли море для освобождения Греции, а не для того, чтобы отнять власть у Филиппа и взять себе» (Liv. XXXIII.31; Polyb. XVIII.45.8). В то же время Рим не хотел освобождённые царём территории отдавать претендующим на них союзникам[1253].
Греки напряжённо ожидали решения своей судьбы, не веря в бескорыстие римлян. По эллинистическим понятиям победитель имел право на всё, что получил силой[1254], никто не думал, что римляне оставят Грецию[1255]. Одни считали, что Рим овладеет всей Грецией, другие – только главными городами. Происходили ожесточённые споры, народ был в неведении (Polyb. XVIII.46.4). Очевидно, Полибий психологически точно передаёт атмосферу растерянности и неуверенности в будущем, овладевших Элладой.
На Истмийских играх 196 г. до н. э. Фламинин объявил свободу Греции, свободу всем грекам вообще и тем в частности, которые были переданы Филиппом Риму. «Большинство присутствующих не верили ушам своим – до того велика была неожиданность события» (Polyb. XVIII.46.7). Рим сделал даже больше, чем можно было желать! Тем сильнее было ликование греков (см.: Polyb. XVIII.46.9—11; Liv. XXXIII.32; Plut. Flam. IX; App. Mac. IX.4).
В условиях мира с Филиппом специально было оговорено, что он должен передать Риму всех своих греческих подданных до начала Истмийских игр (Pol. XVIII.44; Liv. XXXIII.30; Plut. Flam. IX.6). Театральный эффект истмийской декларации был трезво продуман и тщательно подготовлен. Нельзя верить, что радовались только «олигархи», в чьих интересаах и была провозглашена свобода[1256], означавшая лишь «свободу от социальной смуты и наступления угнетённых»[1257]. Радость охватила всех греков, поверивших, что они будут свободны от чужеземного владычества. Энтуазизм в Греции был огромный, тем горше оказалось последующее разочарование[1258].
Освободив Грецию, Рим ничего не терял. Добыча Фламинина превысила 6 000 000 денариев – это показывает, во что обошлась «война освобождения» грекам и македонянам[1259]. Военные издержки оплатил Филипп, сейчас же был приобретён и огромный политический капитал. Даже убеждённые враги римлян должны были признать их действия похвальными. Усилия этолийцев были сведены на нет.
Таким образом, «освобождение» Греции – это исключительно дипломатическая акция, представлявшая собой блестящий выход из создавшегося положения. Эта акция означала,
