– Ну что ж, вы оба пытались проявить преданность ракайскому престолу и моей семье, хотя и перестарались. Разбирательство закончено, и я запрещаю вам поединок. Под страхом смерти. Идет война, не хватало еще, чтобы мои лучшие военачальники переубивали друг друга. Лорд-сенешаль, принесите Чашу Примирения.
Брейд вздрогнул и покосился на Виндома. Тот был бледен и сосредоточен, но страха на его лице не было. Примирение… Во времена Янгиса старый добрый обычай превратился в нечто вроде Божьего суда. Иногда чаш было две, и никто не удивлялся, когда один из мирившихся вскоре умирал от скоропостижной болезни. Иногда одна, тогда оба соперника либо оставались жить, либо уходили в Светлые Небеса. Пару раз случалось, что выживал только один из пивших общую чашу – Брейд объяснял это не столько промыслом Единого, сколько силой противоядий.
Сенешаль отсутствовал менее минуты – чаша была приготовлена заранее. Он остановился перед Виндомом, слегка склонив голову. Граф не шелохнулся, просто стоял и смотрел на протянутый ему кубок.
– Повторяйте за мной, – мягко сказал сенешаль, – я, граф Арс Виндом, хочу примириться с герцогом Брейдом Атерли. Наша ссора окончена.
Виндом глухо и безжизненно повторил формулу примирения. Поднял кубок над головой, подставил рот под алую струю. Несколько мощных глотков – и он вернул чашу сенешалю, вытирая рукавом забрызганную бороду.
Брейда терзали сомнения. Он годами собирал свою коллекцию противоядий, но она осталась за стенами Гилатиана. Промедление может оказаться роковым. Что будет, если нарушить обряд? Просто поставить чашу на стол и выйти из зала совета. Тюрьма? Казнь? Никто никогда не отказывался от Чаши Примирения, о положенной за этот проступок каре можно только гадать. С другой стороны, у Янгиса вполне достаточно оснований уничтожить Брейда, а вот отравить обоих – вряд ли. Виндом предан императору, к тому же если убивать его – то вместе с Вивиан, не дав ей времени отомстить за брата. А леди Вивиан все еще интересна Янгису.
Брейд ответил на поклон сенешаля и принял чашу из его рук. Он впервые видел ее вблизи. Это был массивный серебряный кубок, на выпуклых боках – тонкая гравировка: пара целующихся горлиц, окруженная венком из листьев мирта. Как трогательно! Брейд сдержал неуместную ухмылку. Внутренняя позолота была полустерта от частого, очень тщательного мытья, кое-где сквозь нее проступали черные пятна. Брейд повернул чашу той же стороной, откуда пил Виндом – там на блестящем ободке остались темные влажные потеки. Кстати, мерзавец выпил не больше трети.
– Я, герцог Атерли, хочу примириться с графом Виндомом, наша ссора окончена.
Брейд поднял кубок не так высоко, как Виндом: ему не хотелось пачкать белоснежное кружево воротника и, стараясь не прикасаться к ободку губами, осушил чашу. Вино как вино, легкое, не слишком дорогое, но приличное. Никакого особенного запаха или привкуса в нем не было.
Чистейшие сидели с непроницаемыми лицами. В их присутствии на заседании суда не было ни малейшего смысла, если не считать желания императора подчеркнуть свое пренебрежение к служителям церкви. Но терпение угодно Единому, и они оттачивали его годами.
– Простите за ожидание, – обратился Янгис к Совершенному, – я придаю серьезное значение конфликтам между близкими мне людьми, их разрешение не терпит отлагательства.
Совершенный неторопливо поднялся с места. Он был немолод, но годы не оставили следов на чеканном лице жреца, только подернули инеем роскошную волнистую бороду. Говорили, что в его жилах текла кровь императора Гилата, и в это легко было поверить – в его осанке ощущалось величие, а в низком бархатном голосе – власть.
– Мир и милосердие – основа нашего вероучения. Я молился о примирении сторон, – Совершенный выдержал паузу, – мы пришли, чтобы поведать его величеству императору и достопочтенным членам совета об откровении, дарованном одному из наших братьев, ибо оно касается не только церкви, но и судьбы ракайского народа в целом. Полагаю, что будет правильно, если он сам расскажет о ниспосланной ему вести.
Встал Третий, лицо его озаряло пламя вдохновения. Третий был статным мужем во цвете лет, ранняя проседь посеребрила его бороду лишь по краям. Заговорил он тихо и проникновенно, но с каждым словом голос его набирал страстность и мощь, и раскатывался под сводами Зала Совета подобно грозе:
– Мне, недостойному, Единый Милосердный оказал великую милость – Он пожелал явить через меня свою святую волю. Накануне богослужения я затворился в келье, чтобы очистить себя постом и молитвой. Под утро я изнемог от усталости и уснул. В час перед рассветом мне было ниспослано видение. Увидел я храм Единого Всемогущего и алтарь с жертвой, приготовленной к освящению. И поднялся великий ветер, и унес дары с алтаря. И услышал я некий голос, говорящий: «Миновало время, когда вы возлагали на алтарь дары полей ваших». Тогда увидел я агницу юную, непорочную, возложенную на алтарь. И голос сказал: «Преисполнилась мера грехов ваших, и для очищения вашего потребна иная жертва – ЖЕРТВА КРОВИ!» – теперь Третий почти кричал, а когда внезапно замолк, тишина показалась оглушительной.
– Агница – это овца? – вполголоса спросил Янгис у сидящего поблизости канцлера. Тот кивнул, но на лице его читались сомнение и некоторая брезгливость.
Третий поклонился Янгису и закончил речь, смиренно прикрыв глаза:
– Я был поражен видением, и почел себя недостойным его толковать. Перед богослужением я рассказал братьям об открывшемся мне, и мы горячо молились, чтобы правильно понять волю Единого.
Совершенный поблагодарил Третьего легким кивком и заговорил, размеренно и веско:
– Несомненно, что воля Всемогущего выражена в данном откровении прямо и непосредственно, и не нуждается в толкованиях. На Ракайю издревле была возложена великая миссия, но во дни мира народ погряз в грехе, себялюбии и идолослужении, и теперь мало способен к подвигу во славу Единого. Нам необходима очистительная жертва.
– Помнится, недавно вы говорили, что изменения в богослужебных текстах и прославление тайного имени Единого помогут империи обрести благословение и силу. Я не возражал, но не увидел никакого результата, кроме недовольства консервативно настроенной части духовенства, – Янгис смотрел на Совершенного из-под приспущенных век и говорил очень медленно.
– И благословение было дано – после соборной молитвы наши войска вновь освободили перевал и заставили отступить армию Феруата. Безусловно, с немалыми потерями с нашей стороны. Но разве возможны победы без потерь? Великие свершения требуют великих жертв. Ракайе предначертано изменить судьбы мира, и пролитая в сражениях кровь – наша дань Единому. Но благоговейно принесенная жертва на алтаре заменяет многие жизни, отданные на поле брани. Ради вечной славы Ракайи смерть не страшна, но, полагаю, если мы выполним волю Единого – человеческих потерь будет меньше.
Янгис выслушал Совершенного с легким любопытством и уже собирался дать согласие на нововведение, но Второй, доселе пребывавший в отрешенном молчании, тоже попросил слова. Второй был действительно глубоким старцем, в давние времена ему предстояло принять сан Совершенного. Он отказался от великой чести, сказав, что не чувствует в себе сил принять на себя обременительную ответственность и полагает, что Единый предназначил ему скромный путь молчаливой молитвы. Многие относились ко Второму даже с большим уважением, чем к Совершенному.
