итог ребецн. – Совсем немало.
Фишл поджидал сына дома и, как только тот вошел в горницу, сразу спросил:
– Ну как?
– Да никак, – пожал плечами Айзик. – Девушка как девушка.
– Она тебе понравилась?
– Э-э-э, даже не знаю, что сказать. Симпатичная, но не более того.
– А более от тебя никто и не ждет, – наставительно произнес Фишл. – Вспомни, что написано в Торе о женитьбе праотца нашего, Ицхока.
Он пощелкал пальцами, словно встряхивая память, и процитировал:
– Ицхок привел девушку в шатер своей матери Сары, и женился на Ривке, и стала она ему женой, и полюбил он ее.
Фишл сделал многозначительную паузу и поглядел на сына. Айзик стоял, почтительно ожидая, когда отец закончит говорить.
– Теплые чувства приходят не сразу, сын мой, – произнес Фишл, – а после двух-трех лет совместной жизни. Когда ты почувствуешь, что Шейна стала твоей женой, то есть помогает тебе, дарит радость и утешение, вот тогда ты ее полюбишь. А для первой встречи достаточно, что тебе она показалась симпатичной. Я не ошибся, ты сказал именно это?
– Да, – подтвердил Айзик, еще не совсем понимая, что этим делает окончательный выбор.
Замужество преобразило Шейну. Первым же утром она с наслаждением запрятала свои волосы под роскошный бирюзовый платок, завернув его наподобие турецкого тюрбана. Вернувшись из синагоги, Айзик замер у порога: дверь ему открыла неземная красавица.
– Шейнеле, сердце мое, – только и сумел пробасить реб Гейче, увидев совершенно изменившуюся дочь. Новый облик Шейны дал славную пищу пересудам на женской половине синагоги, но спустя три дня пришла другая тема, и про новоявленную красотку быстро забыли. Только Айзик не уставал любоваться ею, впрочем, тоже не долго. Через полгода образ Шейны до замужества окончательно улетучился из его головы. Теперь ему казалось – нет, он был уверен, – что Шейна всегда была очень красивой и понравилась ему с первого взгляда. А разговор с отцом после знакомства с предполагаемой невестой сначала отодвинулся на задворки памяти, а потом окончательно затерялся в тенях и сумерках.
После свадьбы прошло почти два года, и Айзик начал понимать, о чем говорил ему отец. Шейна, вначале чужая и далекая, становилась все ближе и ближе. Конечно, многое изменил взрыв чувств, который они испытали во время первой совместной ночи. Постоянная радость близости заставляла смотреть на мир совсем по-другому, ведь счастье, которое Шейна дарила Айзику, он мог испытать только с ней, единственной разрешенной ему женщиной во всем мире.
После женитьбы его жизнь не изменилась. Правда, он переехал из дома отца в мезонин особняка реб Гейче и по субботам уже не засиживался в синагоге, уютно обложившись книгами, а спешил домой, к семейному столу, на котором сияли свечи в надраенных до жаркого блеска серебряных подсвечниках. Еще ярче свечей горели глаза Шейны, и он в ответ превозносил до небес ее ужасную стряпню.
Распорядок дней Айзика остался прежним. Реб Гейче отвел ему три года на продолжение учебы, после чего грозился взять его к себе помощником в делах винокурни. Но три года в молодости – огромный срок, и так далеко Айзик еще не научился заглядывать.
Он по-прежнему большую часть дня проводил в бейс мидраше над книгами, два раза в неделю просиживал час-другой с удочкой над Курувкой, не сводя глаз с красного перышка поплавка. Когда первая звезда начинала переливаться в дрожащей воде речки, словно драгоценный камень зеленого цвета, он сматывал удочку, забрасывал улов домой и бежал в синагогу на вечернюю молитву.
Вот только посещение Тевье пришлось прекратить. Когда он в первый раз вернулся из конюшни, пропахший конским потом и навозом, жена так удивленно подняла брови и так выразительно сморщила нос, что слов уже не потребовалось.
Рыбу Шейна готовила сама и поначалу портила ее до невозможности. Но Айзик ел и хвалил, и постепенно рыба стала выходить вполне съедобной, а потом даже вкусной. Их понимание друг друга тоже потихоньку налаживалось, оба старательно избегали острых углов и взрывных ситуаций. Письмо из Иерусалима оказалось первым испытанием прочности их семьи.
– Разве ты не знаешь, – нарочито спокойным голосом произнесла Шейна, когда Айзик, закончив читать письмо, поднял на нее глаза. – В Святой земле почти нет работы, евреи живут впроголодь, на деньги, что собирают по всей Европе. Ты ничего не умеешь делать, даст Бог, я забеременею, на что будем кормить семью? Тут у нас сытая, спокойная жизнь. Не поеду.
– Ну, как же так, – робко возразил Айзик. – Это ведь последняя воля отца, а я обязан выполнять заповедь почитания родителей. Он уже четыре месяца один, да еще пока приедем – поди знай, сколько времени пройдет… Кто о нем там заботится, кто ему помогает?
– Ты самый младший из братьев, – ответила Шейна, – и только начинаешь жизнь. Мы с тобой лишь закладываем основу нашего семейного дома. Твои братья – уже состоявшиеся люди, поэтому все имущество отец оставил им, умным, опытным и старшим. Вот пусть один из них и отправится в Иерусалим выполнять заповедь почитания престарелого отца.
– А заслуга проживания в Святой земле? По Рамбану, это тоже заповедь из Торы! Представляешь, будем жить напротив Котеля, видеть, как зажигаются звезды над Храмовой горой, ходить там, где ступала нога царя Давида, царя Соломона и пророков! А воздух? Разве есть в мире воздух слаще, чем воздух Святой земли?
– У меня есть предложение, – с трудом удерживая слезы, произнесла Шейна. – Давай разведемся, и тогда ты сможешь беспрепятственно выполнять и ту и другую заповедь да еще наслаждаться воздухом Иерусалима. А жену найдешь себе другую.
– Но почему? – вскричал Айзик. – Зачем разводиться? Разве нам плохо вместе?
– Видимо, тебе плохо, если ты хочешь меня оставить и уехать в Иерусалим.
– Но я не хочу тебя оставить! – изумился Айзик. Это был первый спор в его семейной жизни, и он еще не понимал замысловатые тропы, по которым бродит мышление женщины. – Я хочу поехать вместе с тобой!
– Поехать в Иерусалим означает оставить жену в Куруве, – ответила Шейна. – Ты хочешь быть возле своего престарелого отца, а мне предлагаешь ради этого бросить моих престарелых родителей. Я из нашего города ни ногой!
Разговор закончился ничем, если считать ничем промокший от слез фартук Шейны. Айзик ушел в бейс мидраш, и, казалось, тема переезда на Святую землю закрылась навсегда. Если бы! На следующий день Айзик сделал то, что в его положении делали десятки тысяч евреев, – пошел посоветоваться с раввином.
– Видишь ли, – ответил реб Михл, выслушав сбивчивый рассказ Айзика, – женщины допускают все куда ближе к сердцу, чем мужчины. Как правило, их первый ответ на неожиданную весть – слезы, охи и ахи. Поэтому, чтобы сохранить мир в
