На этом совещание закончилось, и Кай удалился с Хищидой в темноту — дожидаться боевой готовности неожиданных союзников, которые пообещали уложиться за полчаса. Уже там, сидя на камнях и дрожа от холода, Кай понял, чего лишился, выбрав путь Хищиды. Несмотря на привлекательную человеческую оболочку, он всегда будет здесь чужаком, тем самым, про которого потом скажут — изгой, нелюдь, не наш.
Кай смотрел на разноцветные пятна, покрывавшие его левую ступню, и думал о том, что за все нужно платить — деньгами, временем или, в его случае, здоровьем. Впрочем, чувствовал он себя отлично, только начавшиеся после выхода из пещер изменения беспокоили его куда больше, чем кровавые мозоли, которые он натер после первого побега из рудника.
Пятна на ногах были мелочью по сравнению с деформацией пальцев, которая случилась, когда он бездумно засмотрелся на искры, сыпавшие из костра в небо. Почувствовав мокроту на колене, Кай с удивлением уставился на то, что когда-то было его ладонью, а сейчас растеклось бесформенной лужицей по штанам и сползало в сапог. Если бы это случилось три месяца назад, он бы запаниковал. Но после случившегося за последнюю неделю, Кай изменился, прежде всего, в душе и подозревал, что меняющееся тело — следствие других перемен, произошедших с ним на ином, нефизическом уровне.
— Ты моя плоть, — объяснил Калюста. — Просто ты стал это осознавать.
Пару секунд Кай смотрел на переливающуюся массу самодела, которая сочилась из рукава его куртки, потом вздохнул и отвел взгляд в сторону, чувствуя, как жижа твердеет и принимает форму пальцев. Он становился самоделом, и, хотя глубоко в душе ему хотелось кричать от невозможности что-либо изменить, выход был только один: не сворачивать.
Услышав шорох в кустах, Кай быстро сунул свою цветастую ногу в сапог. Те, кто еще вчера называл его «пацаном», «мальчишкой», «малышом» и другом, сегодня прятали глаза и старались его случайно не коснуться. Несмотря на то, что он тщательно прятал свои физические изменения, людям хватило то, чему они стали свидетелями в пещерах Асырка.
В кустах зашуршали, а через пару секунд к костру вышел хромающий Тупэ с Десятой на плечах. Кай им улыбнулся, постаравшись придать улыбке радостные оттенки. Друзья тоже постарались — получилось почти естественно.
— Как ты? — спросил Кай гнома, кивнув на перебинтованную ногу. Их рейд по пещерам изобиловал многими жестокими картинами, которые, въелись в память, перекрыв воспоминания дорожденных снов, но образ Тупэ на мясницком столе Кай не забудет никогда. Теперь слово «вовремя» будет у него ассоциироваться только с одним — как они успели вытащить горца из-под ножа. Тупэрон отделался глубоким порезом, который быстро заживал благодаря калюстианским врачам, участвующим в походе.
— Порядок, — хмыкнул гном и осторожно усадил Десятую поближе к костру, заботливо подложив ей под спину рюкзак. Они ходили мыться к ручью, и слегка отросшие волосы Карли влажно блестели при свете огня. Мазнув по Каю взглядом, который теперь вечно имел благодарно-извиняющиеся выражение, Десятая приняла из рук гнома кружку с чаем и спрятала в ней лицо. Ей было неуютно — как и остальным в присутствии самодела, принявшего человеческую форму. Наверное, все они жалели, что успели стать друзьями, прежде чем разобрались, что, хоть гомункулов и не бывает, некоторые легенды все же не врут.
Попав второй раз в яму смерти, Карли отделалась синяками, которые «украшали» ее лицо наподобие тех цветных пятен, которые покрывали ступни Кая. Один глаз Десятой заплыл и обещал показаться миру еще не скоро, зато другой… Каждый раз, когда Кай встречался взглядом с Карли, в его душе взрывалась буря эмоций. Несмотря на тяготы последних дней, этот ее пока единственный глаз светился такими яркими искрами жизни, что Кай должен был только искренне порадоваться за нее. Однако зажег эти искры не он, и от того слюна во рту становилась горькой, словно яд кобры.
Сразу как они выбрались из пещер, на этот раз почти «цивилизованно» — на подъемнике, у них с Десятой состоялся разговор, о котором Кай теперь жалел.
Он предложил ей пойти с ним, и то выражение лица, которое появилось у Карли после этих слов, было трудно забыть. Боясь, что она развернется и уйдет, вернее, уползет в лагерь, где ждал Тупэ, он выложил свои аргументы.
Чудо еще могло случиться. Он мог сделать ей ноги, если Карли согласится на заражение Хищидой. Ярким примером «удачного эксперимента» был Соломон, который возился со своими самоделами в десятке метров от них.
С колдуном вышла интересная история — одна из тех немногих, о которых Кай будет вспоминать с удовольствием. Случайно услышав разговор двух калюстианских медиков, которые обсуждали пленника с двумя лазерными ожогами в груди, Кай понял, что речь шла о Соломоне. Сначала церковники приняли его за мертвого и собирались сжечь в специальной топке, где семья Тиля Голубоглазого уничтожала по традиции тела умерших. Колдун очнулся уже на решетке и его едва успели вытащить в последний момент. Потом выяснилось, что он не умер, но и жизненные показатели были близки к тем, что обычно имели покойники.
Навестив его, Кай принял решение, предположив, что хуже не будет. Под возмущенными взглядами калюстианцев, он укутал Соломона в кокон из Хищиды, влив ему внутрь львиную дозу самодела. Колдун не сгорел от ожогов и не растворился под действием чужеродной массы. Наоборот, через час он открыл глаза, а еще спустя какое-то время уже требовал вернуть его оборудование и самодельчиков. Калюстианцы объяснили случившееся крепким иммунитетом Соломона и предложили ему вступить в ряды ловцов ликвора — мол, он принадлежит к тем счастливчикам, которые благополучно пережили прививку Хищидой. Большинство людей, по словам церковников, от такой процедуры погибают. У Кая было другое мнение, однако после всего случившегося, он предпочитал не высовываться. На него и так смотрели как на дьявола во плоти.
Соломон от предложения церковников отказался, заявив, что теперь и сам может добывать себе ликвор, так как у него есть все, что для этого нужно: способности и полезные знакомства. С этими словами колдун посмотрел на Кая, но тот лишь махнул рукой, чтобы его не впутывали. Если он что-то и должен был Соломону, то давно с ним рассчитался. Колдун не обиделся и занялся самоделами. Выбравшись из пещер вместе с остальными, Соломон уже второй день возился с человечками, которых купал в луже Хищиды, призванной для него Каем. Заодно тренировался добывать ликвор под сердитыми взглядами калюстианцев. При Кае никто не решался затевать открытый конфликт, однако тот догадывался, что посягательства на свои права церковники не допустят. Впрочем, это были уже проблемы Соломона.
Когда Кай спросил, почему так медленно поправляются его братья и почему Калюста не может их излечить, как его, Бог обиженно заявил, что родства тут нет, и разница в том, что Кай был сделан Хищидой, а самоделы Соломона — человеком. Однако самодельчики уже шевелились, и колдун считал, что скоро сможет вытащить их из лужи.
Все это Кай рассказал Карли, предъявив зажитые ожоги на груди Соломона в качестве доказательства. Если Десятая согласится на терапию Хищидой, то возможно, они смогут вырастить ей ноги. Да, риск был, но в отличие от тех же калюстианских ловцов ликвора, многие из которых умирали после самодельской прививки, у Карли был Кай, и он лично проследит, чтобы Калюста не причинил ей боли.
