с Западом! Да, наша медицина отстает, но это компенсируется ее полной доступностью каждому жителю СССР. И прогресс не остановить — однажды и мы начнем аневризму лечить. А пока наши профессора могут консилиум сознательно запороть, чтобы не расписываться в собственном бессилии!
— Да что ты такое говоришь?! — жалобно протянула Фурцева, снова прижав меня к себе и почти сразу отстранив. — Домой иди, а лучше — в больницу, к маме! Не волнуйся — и консилиум будет, и лечение заграничное. Но если с ней все нормально!.. — она показала мне кулачок.
— Если с ней все нормально — я буду самым счастливым человеком в мире! — кивнул я. — Спасибо, Екатерина Алексеевна.
— И не вздумай больше никому поклоны бить!
В себя я пришел в коридоре — приемная как-то пролетела мимо перегруженного сознания. Вытерев слезы, широко улыбнулся обиженно смотрящим на меня товарищам:
— Екатерина Алексеевна — хороший человек!
Эпилог
— Дядь Толь, а как «Голоса» слушать? — спросил я отчима, прислушиваясь к помехам, издаваемым установленным в «Москвиче» радио. — Кручу, а никакого толку.
— Из машины не поймаешь, — ответил отчим, я остановил выбор на «Маяке», и он спросил. — А тебе зачем?
— Надо же знать, что про нас врет стратегический противник, — пояснил я.
Едем мы на дачу — дорога весьма приличная, и участок расположен буквально в паре километров от ближайших девятиэтажек. Часть — в процессе строительства. Расползается Москва, году к 2200 всю Россию собой заполнит.
У дяди Толи на машину оформлена генеральная доверенность, но пользоваться в личных целях он машиной стесняется. Придется успокаивать его дальше:
— Дядь Толь, вот посмотри на меня — ну какой из меня ребенок? Я стараюсь, и мама старается, но это уже все равно немножко не то, — грустно вздохнул я. — Я этого не помню, но она меня, считай, ровесницей родила, и всю жизнь на меня и угробила. Моя благодарность за это безгранична, но всем будет лучше, если я съеду, когда немного подрасту. Дослушайте, пожалуйста! — попросил собравшегося перебить отчима. — И лучше — персонально мне. Будь мама одна, мне было бы совестно от нее уезжать, а так у нее будете вы и настоящий ребенок. Понимаете? — серьезно посмотрел ему в глаза.
— Кажется, понимаю, — вздохнул он.
— Вы — не альфонс и не примак, — отчим вздрогнул — ключевые слова наконец-то прозвучали! — а я продолжил. — Нормальный мужик, и я вижу, насколько для вас мучительна вся эта ситуация. Давайте зайдем с другой стороны: вот вы — будущий кандидат наук, сын генерала — и неважно, насколько подло Родина поступила с Павлом Анатольевичем — народ его как исторического деятеля сильно уважает! — не говоря уже о жутком дефиците приличных мужчин в СССР. Не пьете, опять же! Вы, как ни крути — завидный жених!
Судоплатов гоготнул.
— А мама — классическая мать-одиночка с наиболее мерзкой формой «прицепа» в виде пацана-подростка. Вы же не знали, как все обернется, когда к нам тогда пришли? Значит — пришли от чистого сердца, приняв сложное жизненное решение. Я вас за это — уважаю и ценю. Всё!
— Ты как-то мрачно смотришь на мир.
— Диалектично — мы же в СССР! — хохотнул я. — Давайте стараться лучше ладить и относиться к этому всему проще, дядь Толь. Вы право на свою долю заботы еще получите, когда я на ком-нибудь женюсь и переключу внимание туда. А пока, пожалуйста, позвольте мне возместить маме тринадцать потраченных на меня лет.
— Да все нормально! — потрепал он меня по плечу.
— Кстати о возмещениях! А правда, что наше правительство уже много лет не возвращает долги Госбанку, то есть — печатает деньги, отчего рубль теряет покупательную способность?
— У нас об этом все знают, — кивнул дядя Толя. — Но говорить об этом не принято.
— А правда, что при Сталине сразу после войны все долги Госбанку постарались вернуть как можно скорее?
— Это правда, — подтвердил он.
— А почему не возвращают теперь?
— Я полагаю, что надеются на скорое наступление коммунизма, — улыбнулся отчим.
— Логично! — оценил я. — Коммунизм-то он все спишет. А пока наслаждаемся невидимой, но вполне ощутимой инфляцией с риском получить полный экономический коллапс через пару десятилетий. Печатая деньги, ленивые старики прожирают моё будущее!
— Это — очень опасные слова, Сережа, — предупредил меня Судоплатов.
— Ты же мне приёмный папка! — светло улыбнулся я ему. — С кем еще мне разговаривать на самую интересную в мире тему «как нам обустроить Россию»?
Дядя Толя заржал, и мы остановились у давно не крашенного «пятистенка», я вышел, надел на голову «лыжную» шапку и застегнул драповое пальто — зима же! Штакетник и ставни когда-то были синими, шифер на крыше частично потрескался и потемнел, печная труба лишилась пары кирпичей. Утопая в снегу по щиколотку, прошли к уныло согнувшемуся, подгнившему забору.
— Еще косаря полтора-два уйдет! — оценил я на «выпуклый глаз». — И заметьте, дядь Толь — натурально в серую зону, без налогов и прочего — я как бы вынимаю их из экономики, а бригадир дядя Савелий зашивает в матрас. Все, избыточная и совершенно бесполезная монетарная масса успешно создана!
— Крепко же тебя капитал пожирает! — стебанул меня Судоплатов.
— Невыносимо! — согласился я. — Куда мне столько? А если нас всех, членов, сложить вместе? И у всех избыточная монетарная масса скапливается!
Декабрьская проверка счета порадовала двадцатью двумя с копейками тысячами рублей — тут и песни, тут и первая половина благополучно напечатанного в «Юности» «Бима», и стабильно поставляемые «Литературке» стишки, и уже две недели как публикуемый маленькими кусочками «Миша Добрин» в «Пионерской правде» — сказка от какого-то мальчика это одно, а сказка от члена Союза — совсем другое, вот и взялись. Мне платят за каждый выпуск газеты, и они совсем не против публиковать следующие части прямо по мере написания. Попросил сделать паузу в год после второго тома — «дать героям подрасти» и пообещал что-нибудь еще. Словом — еще один стабильный источник «бумажного времени» благополучно найден.
— Как у меня из головы-то вылетело, — вздохнул я, приподняв и открыв вросшую в промерзшую землю, печально скрипнувшую калитку. — С другой стороны — так оно и лучше, мама-то поди немножко обидится, что ту квартиру мы с вами без нее отремонтировали — вот, пусть здесь отыгрывается. Только если хоть ведро картошки посадит — ноги моей здесь не будет, я к натуральному хозяйству прохладно отношусь.
— Так же, как к избыточной монетарной массе? — окинув взглядом пустую, покосившуюся поленницу и не менее покосившийся деревянный туалет — в такой и провалиться можно! — с улыбкой спросил дядя Толя.
Поднимаясь по гнилому, поросшему
