акции.
В 1711 г. в Петербурге стал распространяться слух, будто из храмов будут убирать иконы, который был связан с действиями настоятеля Александро-Невской лавры Феодосия, приказавшего убрать из храмов «лишние иконы». Он распорядился очистить церкви от домовых икон и резных образов. Эти действия настолько взволновали горожан, что Феодосий сделался ненавидимой фигурой «за истребление икон, переходящее предел царских повелений».
После указа Петра Великого о снятии так называемых привес с икон священник Вологодского собора Яков Никитин произнес: «Кто-де велит оные привесы обирать, тово б у жены серги вынял из ушей, каково б де ему было, да я-де о сем и указов слушать не хочу». Действие против иконы сравнивалось с оскорблением жены. Даже попавший под следствие несчастный Никитин продолжал: «Этот-де царь иноземец, все по-иноземчески делает». 200 лет спустя ситуация мало изменилась: конечно, иконы изымают евреи или по крайней мере люди, исполняющие распоряжение евреев.
Следует отметить, что такая реакция на снятие и вынос икон была, видимо, именно низовой — в среде верующей интеллигенции она как будто была более спокойной. Историк Князев записал в свой дневник: «И пусть выносят иконы. Это оживит, опоэтизирует умирающую религию, особенно каменевшее православие. Заставит многих одуматься, кто и думать забыл о Боге, о непреходящих ценностях».
Конечно, тут налицо не только разное отношение к самой иконе, которую в среде простого народа могли считать Богом, но и обычное для интеллигенции той поры убеждение, что любые гонения и акции большевиков только усилят веру. Такие мысли вряд ли разделяли крестьяне и рабочие, для которых эта акция была не только оскорблением Бога, но и глубоким личным унижением. Подливали масло в огонь и многочисленные слухи о чудотворных иконах, которые сами падали на головы большевиков во время произнесения антирелигиозных проповедей.
Именно в 1917 г. родился слух о том, что один матрос на танцах, не имея партнерши, взял икону Богородицы и начал с ней танцевать и окаменел. Впоследствии, уже в советское время, этот рассказ переродился в известное событие: так называемое «стояние Зои», когда молодая девушка, обидевшись, что ее на танец не пригласил жених, стала танцевать с иконой Николы и окаменела.
А 1 мая 1918 г. случилось «чудо», которое было зафиксировано многими современниками и рассказы о котором широко распространились, попав в прессу. Как сообщалось, вечером громадное красное полотнище, закрывающее поврежденный образ Николая Чудотворца на Никольских воротах Московского Кремля, порывами ветра было разорвано и «обнажило как раз то место, где скрывался под красной тканью образ». В это время шло богослужение в Казанской церкви на Красной площади. Толпы богомольцев стали требовать проведения крестного хода, который и был проведен, и перед иконой был отслужен молебен.
Бывший очевидцем данного происшествия профессор Юрий Готье записал в дневник: «Сегодня случилось чудо — Никольские ворота были задрапированы красным, причем завешена была икона, уже разрушенная в Октябрьские дни. Вдруг сегодня красная завеса начала распадаться и открыла икону: ткань разлетелась сама собою по волокнам, точно ее облили какой-нибудь кислотой; собралась толпа, гудевшая о чуде, молебен, стрельба в воздух в результате, чтобы разогнать толпу».
Аналогичная запись и в дневнике Окунева: «Первого мая к вечеру огромное красное полотнище, закрывающее изъяны, причиненные Никольским воротам во время Октябрьского переворота, когда была разбита икона Николая Чудотворца, порывом ветра было разорвано, и таким образом обнаружилась как раз то место, где скрывался под красной тканью образ. На другой день собралась к воротам огромная толпа людей, видевшая в этом чудо».
Даже для скептичного профессора-историка, заносившего в свой дневник и слухи, но не верившего им, данный случай был чудом — можно представить, какое впечатление это произвело на простого обывателя. Причем удостовериться в нем мог любой москвич, просто придя к Никольским воротам.
Как это ни покажется странным, но никакие действия большевиков по отношению к Православию не имели такой негативной реакции среди населения, как их политика по отношению к иконам. И большевики отступали.
Для того чтобы отслеживать ситуацию на местах и иметь информацию из первых рук, в 8 отделе комиссариата создали особую должность эксперта, инструктора или агента (в разных документах она называлась по-разному). В его задачи входило ездить по губерниям и присылать отчеты в комиссариат. Ведущим экспертом комиссариата становится Галкин, который к тому времени окончательно порвал с Церковью. О его отчетах в комиссариат уже говорилось выше. «По ликвидации моих отношений с поповским ведомством, — писал Галкин в Петроградский районный Совдеп в сентябре 1918 г., — и по переезде в Москву в Питере осталась семья... Озлобленная на меня поповская свора принуждает семью к выезду из церковного дома». Таким образом, бывший священник окончательно переходит в стан «врага», вступает в партию и в скором будущем станет не только воинствующим атеистом, но и одним из главных гонителей Православной Церкви.
В церковных кругах еще строили иллюзии относительно Галкина. Так, митрополит Вениамин (Казанский) просил протоиерея Николая Чукова встретиться с бывшим священником. «Говорил мне, чтобы я побывал у Галкина, который по поручению Смольного будто бы ездит в провинцию налаживать более нормальное отношение к Церкви и духовенству», — записал в свой дневник Петроградский протоиерей. Информация митрополита была верна лишь относительно того, что Галкин ездил в провинцию в связи с возложенными на него обязанностями, но, разумеется, не по поручению Смольного, так как центральная власть уже давно переехала в Москву, и не для того, чтобы нормализовать церковно-государственные отношения.
Через год после принятия декрета в Комиссариат юстиции поступил доклад из Орловской губернии за подписью заведующего информационно-инструкторским отделом Дмитрия Кладова. В нем сообщалось, что «со времени опубликования декрета. прошло довольно много времени, но провести его в жизнь не только полностью, но и относительно не удалось. Слишком глубоко пустили корни религиозного суеверия в души темных масс. идеи религиозного культа настолько сильны и пользуются особой популярностью, что мероприятия бессильны бороться с темнотой. Образ мыслей как городского, так и сельского населения в отношении религиозных обрядов остался прежним, даже более — приходится наблюдать со стороны многих граждан особый аскетизм».
Этот текст, написанный правоверным большевиком, можно рассматривать как своеобразный итог действия декрета и сопутствующих ему инструкций через год после его издания. Публицист Десницкий из «Новой жизни» оказался прав: общество, даже самое образованное, не приняло и не поняло данного декрета.
Для интеллигенции он был слишком примитивен, а его проведение на местах напоминало гонения на религию эпохи Французской революции. Для крестьян и большей части рабочих лозунг «грабь награбленное» был понятен. О том, что епископ и местный благочинный — «буржуй»,
