Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 121
class="p1">…я читала классиков марксизма, включая Энгельса, а также Людвига Фейербаха, «Немецкую идеологию» и даже «Капитал», и вдруг подумала, что я понимаю мир, что я нашла ключ к пониманию запутанного мира. У меня было чувство, что, встав на платформу исторического материализма, я обрела твердую почву под ногами, и впервые я была столь же счастлива, как в четырнадцать лет, когда мир начинал раскрываться передо мной. Какое-то время я рассматривала своих родителей и их друзей главным образом в связи с их классовой принадлежностью, и, хотя я все еще жила с ними, я прекратила участие в их жизни{156}.
Именно Бутци и Хельга первыми заглянули в записи, которые их отец делал во время изнурительного совещания с Гитлером в конце 1933 г. Новый канцлер сообщил Хаммерштейну, что первоочередной целью Германии было атаковать и уничтожить Советский Союз. Прочтя эти подробные записи, девушки дождались удобного момента и перепечатали их на машинке, и уже через неделю они лежали на столе генерала Берзина в 4-м Управлении Красной армии[160].
Сталин предпочел не поверить этой информации. Лео Рот, близкий товарищ по КПГ и любовник Хельги, пошел на большой риск, чтобы спасти записи. Вскоре ему пришлось бежать из Германии, но затем он был арестован и расстрелян по приказу Сталина. Чистая паранойя со стороны советского диктатора. Позднее Мария Тереза помогала вывозить из страны евреев, а вскоре вместе с мужем уехала сама и поселилась в Японии. Бутци, ставшая одной из героинь популярного немецкого сериала «Вавилон-Берлин», в 1949 г. переехала в Восточный Берлин, где занималась адвокатской практикой, имея дело в основном с клиентами-евреями.
Еще один пример, о котором теперь хорошо известно, – это Софи Шолль, 21-летняя студентка университета, которая в 1943 г. в Мюнхене распространяла антинацистские листовки и пошла на эшафот со словами: «Что значит моя смерть, если благодаря нашим действиям пробудятся и возьмутся за дело тысячи людей?» Ее благородство вступает в резонанс с поступком другого узника в другое время в другом Мюнхене, где 3 мая 1919 г. было задушено восстание рабочих. Евгений Левине, лидер недолговечной Баварской Советской Республики, дерзко бросил судьям, собиравшимся приговорить его к смерти, следующие слова: «Мы, коммунисты, все покойники в отпуске. Я отдаю себе в этом отчет. Я не знаю, продлите ли вы еще мой отпуск, или мне пора отправиться к Карлу Либкнехту и Розе Люксембург. В любом случае я ожидаю вашего вердикта с хладнокровием и внутренней умиротворенностью».
В 2000 г. известный западногерманский историк Ганс Моммзен написал книгу, которая была оценена как наиболее полное описание Сопротивления во времена Третьего рейха. Он выразил определенную досаду относительно преувеличения в средствах массовой информации той роли, которую сыграло Сопротивление, а также относительно «поведения ХДС/ХСС и, в меньшей степени, СДПГ, которые пытались представить Сопротивление как принадлежащее им политическое наследие». Моммзен подчеркнул, что фашистская диктатура «коренилась в немецком обществе в целом», и критически отозвался о позиции, занятой СДПГ и Свободными профсоюзами, которые «даже 30 января 1933 г. продолжали стоять "обеими ногами на почве законности"». По этой причине «они не смогли увидеть, что эта "законность" давно стала инструментом в руках Гитлера, хотя Бенито Муссолини уже продемонстрировал, как именно без нарушения действующей конституции можно взять курс на диктатуру».
Неспособность СДПГ противостоять крайне правым в 1919 г. не предвещала ничего хорошего и в дальнейшем. В 1932 г. – во время так называемого путча фон Папена, когда было распущено социал-демократическое правительство Пруссии, – Карл Зеверинг, министр внутренних дел, произнес свою печально известную фразу: Ich weiche nur der Gewalt («Я уступаю лишь насилию»). После того как в его кабинет вошел лейтенант с двумя солдатами, он быстро, всего за пять минут, сложил с себя все полномочия, которые концентрировал в своих руках на протяжении последних четырнадцати лет. Это было плохим предзнаменованием как для СДПГ, так и для Германии в целом.
Поскольку законность вела именно к такому финалу, единственное реальное сопротивление происходило в других местах. Моммзен подчеркивал, что «сопротивление нельзя оценивать по критериям его видимого успеха», и критиковал тех людей в недавно объединенной Германии, которые отказывались признавать реальность коммунистического сопротивления в годы войны:
Несправедливо сбрасывать со счетов коммунистическое сопротивление по той причине, что его участники боролись за «тоталитаризм», аналогичный нацизму. Они боролись с нацистским злом и жертвовали собой ради своего дела с не меньшим мужеством, чем другие движения немецкого сопротивления. Мы должны рассматривать различные формы и направления, которые принимало сопротивление, в их совокупности как отражение существовавших в немецком обществе политических альтернатив национал-социализму{157}.
Требуется как-то объяснить, почему в германской армии не было мятежей среди рядового состава даже после серии поражений, начавшихся со Сталинграда в 1943 г. Восточный фронт должен был представлять собой самое очевидное место для восстания. Дело в том, что немецким солдатам очень крепко вбили в голову мифологию расового господства. Жестокости, совершавшиеся в Советском Союзе вермахтом, были сравнимы с поведением СС и направлены как против евреев, так и против славян. Убийства советских военнопленных, массовые изнасилования и варварство оккупантов надежно засвидетельствованы многими документами. В своих репортажах из зоны боевых действий Василий Гроссман не пытался приукрашивать то, что он там видел. Он писал о том, что немцы обращаются с крестьянами и прочими советскими гражданами так, как если бы те были животными.
Солдаты, которые думали и вели себя подобным образом, не могли взбунтоваться, сдаться в плен или перейти на сторону врага. Избавиться от Гитлера хотели высшие слои офицерского корпуса, состоявшего преимущественно из аристократов и сторонников консервативных взглядов. Его терпели, пока он захватывал Чехословакию, Польшу и Францию, – но Сталинград и Курск? Они понимали, что не смогут выиграть войну, а раз так, то, чтобы спасти Германию, единственным решением было заключить сепаратный мир с Соединенными Штатами и Великобританией.
К 1944 г. было уже слишком поздно. Ни Рузвельт, ни Черчилль не станут обсуждать сепаратную сделку, и это ясно дали понять немцам в ответ на их прощупывания почвы. Еще в 1941 г., а затем в 1943-м глава абвера адмирал Вильгельм Канарис предпринимал попытки добиться сепаратного мира между Германией и Великобританией. Он и сэр Стюарт Мензис, начальник службы МИ-6, знаменитый «C.», разделяли глубокую враждебность к коммунизму и, несомненно, надеялись, что еще не поздно объединить фашизм и демократию против Советского Союза. Косвенные данные позволяют предположить, что у них состоялась личная встреча на безопасной территории – во франкистской Испании. Однако их усилия были сведены на нет Кимом Филби, советским агентом, внедренным в британскую разведку. Говорят, что Филби парализовал документооборот. Какими бы ни были намерения Мензиса, нет никаких свидетельств, что Черчилль и его кабинет войны, а также верховное командование британской армии выступали за капитуляцию.
Германское верховное командование иногда было склонно принимать желаемое за действительное. Эти люди много говорили и ничего не делали. В 1943 г., например, группа старших офицеров предлагала устроить покушение во время посещения Гитлером Восточного фронта, когда он встретится со своими генералами за обедом. Это обсуждалось совершенно серьезно, а фельдмаршала Гюнтера фон Клюге даже предупредили заранее, чтобы он не оказался на линии огня. Он высказал возражения против некоторых деталей плана, сказав, что «неприлично стрелять в человека за обедом», и подчеркнув, что могут быть потери среди «старших офицеров [включая его самого], которым придется при всем этом присутствовать и которые совершенно незаменимы, если мы собираемся удерживать фронт». Он с пассивным сочувствием отнесся к попытке Штауффенберга в 1944 г., но после его неудачи застрелился сам. Лучше так, думал он, чем попасть в лапы гестапо.
Отчаянное желание разыскать «хороших немцев», восставших против Гитлера, иногда доходило до абсурда. Крах и дезориентация промарксистских левых в 1990-е гг. дали историкам-ревизионистам множество возможностей для «переоценки» нацистского прошлого. Например, звучали заявления, что немецкие физики могли бы изготовить атомную бомбу, но предпочли этого не делать. Гейзенберга, в частности, изображали немецким патриотом, который вроде как не симпатизировал нацистскому режиму, а у немецких физиков вообще якобы не было большого желания создавать
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 121
