не хотел разрушать твою семью, не имел ни малейшего намерения забирать твою жену.
– Вот именно, Валер. Ты ее не любишь, она тебе не нужна. Для тебя это только игра была, игра, которая разрушила и нашу с Марусей жизнь и нашу дружбу. У меня была жена и друг, а теперь у меня никого нет, и это твоя вина.
– Прости меня, Гриша, ради всего, что нас связывает, прости. Такое простить нельзя, я понимаю. Если у нас с тобой сейчас последний разговор, что ж … это твое право, я пойму, но до конца жизни, я буду жалеть о том, что сделал. Ты прав, это моя вина, Машка не виновата. Прости хоть ее. Я верю, что вы сможете быть счастливы. Прости ее! Я тебя умоляю.
– Я бы простил, но не могу. У меня не получится, вот в чем проблема. Я не смогу тебя видеть, и делать вид, что все забыл, и не смогу с ней спать, выкидывая из головы, что ты в нее входил … просто не смогу, я бы рад.
Гриша вернулся домой уже поздно, Маня не спала. Гриша зашел в детскую, поправил одеяло на спящей Аллке, думая, что пора все-таки что-то решать, что разговор с Валерой состоялся, другого не будет, и надо либо жить нормально, не мучая ни себя, ни Машу, либо забирать свои вещи и переезжать к родителям. Маруся видимо каким-то образом догадалась, что он ездил встречаться с Валерой, но так и не решившись ничего у него спросить, уснула.
Гриша лежал без сна. Он никак не мог решить, стоит ли ему начинать разговор с женой. Все эти его вечные 'с одной стороны, с другой стороны …', а что она ему скажет, а что он у нее спросит … он и сам не мог понять, что он сейчас по отношению к Марусе испытывает? Противна она ему? Да или нет? Он и сам не знал. Мысль жить отдельно от маленькой Аллки была невыносима, и скорее всего ему бы следовало просто, как говориться, 'начать с чистого листа', никогда не говорить о происшедшем, никогда Машу ничем не попрекать … чтобы все было как раньше, но в том-то и дело, что Гриша не чувствовал в себе сил так поступить. Разве он сможет вести себя по-старому? Может им всем нужно больше времени? Разговор с Валерой что-то сдвинул с мертвой точки в его сознании. Раньше он подсознательно блокировал любые мысли о том, что произошло. Теперь он думал о них троих беспрестанно.
С Валерой они виделись только 'по делу'. Начало 90-ых, денег не было, их катастрофически не хватало. Валера по субботам, а иногда и по воскресеньям торговал на рынке в Лужниках парфюмерией, и уже довольно давно привлек к этому делу и Гришу. Они менялись, а иногда, когда был новый, только что привезенный из Турции товар, стояли за прилавком рядом, в дубленках, закутанные в шарфы, с шапкой на глаза, в валенках, которые Валерины родители привезли с дачи. Был уже конец апреля, становилось тепло, и продавать самопальные 'французские' духи и одеколоны было уже не так мучительно. В последнее время Гриша перестал ходить в Лужники, но после разговора опять возобновил свою торговую деятельность. Деньги были нужны, да и дома Грише на все выходные оставаться не хотелось. За прилавком они с Валерой почти не разговаривали, только по необходимости. Это было странно, неестественно и глупо. Гриша ловил себя на том, что ему хотелось расспросить Валеру о его планах, рассказать о своей работе. Валере, он это чувствовал, хотелось того же. Но куда ему было деваться, это Грише следовало сделать первый шаг, но он не решался. Слишком сильно все было поломано.
Решение Грише приснилось, и осознав это, он почувствовал себя Менделеевым, которому приснился периодический закон. Однажды он под утро проснулся, медленно выходя из короткого яркого сна: они с Валерой играют во дворе в мяч. Гриша стоит на воротах, а Валера пробивает ему голы. Вдруг мяч, почему-то очень тяжелый, попадает Грише в лицо, идет кровь, очень больно и Валера бросается к нему, плачет, что-то кричит, обнимает … проснувшись Гриша понял, что Валера – друг, и сейчас тоже – друг, после всего … Если между ними все решится, то и с Маней решится, но сначала – они.
В конце концов Валера не влюблен в его жену, он не хотел и не хочет ее у него забрать, он взял, не надо было … но так вышло. Так что ж теперь? Неужели из-за одного раза, когда они, жена и друг, вдвоем совершили подлость … да подлость … назовем вещи своими именами, надо порвать то, что создавалось годами, десятилетиями? Ага … порвать! Ломать – не строить! А будет у него другой друг, такой же, как Валера? Другая жена? Нет, он останется один, он всегда будет один. Все зависит только от него, он сам может все сделать еще хуже, чем сейчас. И зачем это надо? Он же не идиот. А если предавать такое преувеличенное значение одному акту, когда Валера разок вставил Мане, тогда можно все потерять. И тогда … да, он будет идиот, мстительный, тупой, прямолинейный кретин, пошло исповедующий христианские догматы.
Что он собственно такое увидел? Валеркино тело рядом с Машкой. И что? Перечеркнуть всю свою жизнь? Не надо никаких покаяний и прощений, надо просто перестать так все это до такой степени брать в голову. Оно того просто не стоит. Вот и все. Секс вообще не такое уж важное дело. Его можно купить, в него можно играть, а вот любовь купить нельзя. Маня его любит, а Валеру – нет, и Валера ее – нет. Значит … а вот то и значит, что надо кончать беситься, жизнь коротка.
Гриша позвонил Валере ранним утром:
– Валер, все хватит. Я хочу тебя видеть.
– Ты меня простил?
– Да нет. Я просто не желаю об этом думать. У меня получится. И ты не думай. Ты можешь не думать о том утре, когда я пришел домой? Можешь?
– Не знаю, Гринь, откуда я знаю? Это наваждение. Но я постараюсь. А Маня?
– Что, Маня?
– Маня твоя жена, я же не могу никогда ее не видеть.
– Все решится … я думаю. И с Маней решится.
– Ты ее простишь?
– Не надо, Валер. Это наши дела. Никогда меня об этом не спрашивай. Обещай!
Валерка бы ему в этот момент пообещал все,
