жизнь и разнообразную практику.
Когда же мистер Фрэнкленд объявил ему о намерении отказаться от наследства, если подлинность письма подтвердится, старый адвокат немедленно вернул себе дар речи и запротестовал против такой идеи с горячностью человека, хорошо понимавшего преимущество богатства и знавшего, что значит получить и потерять состояние в сорок тысяч фунтов.
Леонард с терпеливым вниманием слушал, как мистер Никсон со своей профессиональной точки зрения возражал против того, чтобы рассматривать письмо, как подлинный документ, и не принимал свидетельства миссис Джазеф как решающие в вопросе о настоящем происхождении миссис Фрэнкленд. Он доказывал, что невозможно было миссис Тревертон с помощью одной только горничной, без вмешательства посторонних, устроить подобный подлог младенца. Говорил, что если в этом участвовал кто-то еще, то тайна эта уже была бы всем известна – в человеческой природе было выдать ее: либо из злого умысла, либо из-за неосторожности. И уже двадцать два года как она была бы известна всем на Западе Англии, а также некоторым людям в Лондоне, которые знали семью Тревертон лично или по слухам.
Потом он перешел к следующему возражению. Возможно, письмо было подлинным, вот только написала его миссис Тревертон в состоянии какого-то психического заблуждения, а ее горничная могла быть в этом замешана, хотя после смерти хозяйки она решила не рисковать и не стала извлекать выгоды из самозванства. Эта теория объясняла не только появление письма, но и его исчезновение.
Кроме того, мистер Никсон заметил, что показания миссис Джазеф не имеют практически никакой ценности с юридической точки зрения, поскольку трудно – или, можно сказать, невозможно – удовлетворительно идентифицировать младенца, упомянутого в письме, с дамой, к которой он теперь имеет честь обращаться как к миссис Фрэнкленд. И ни один сомнительный документ не заставит его поверить, что она не дочь его старого друга и клиента, капитана Тревертона.
Выслушав до конца речь адвоката, Леонард признал разумность доводов, но в то же время заявил, что мнение его они не изменили. Он решил дождаться рассказа миссис Джазеф, прежде чем переходить к решительным действиям, но, если слова ее убедят его в том, что Розамонда не имеет морального права на состояние, которым она владеет, он немедленно вернет его законному хозяину – мистеру Эндрю Тревертону.
Осознав, что никакие аргументы или предложения не могут поколебать решимость мистера Фрэнкленда, а обращение к его жене не имело ни малейшего эффекта, мистер Никсон согласился, несмотря на внутренний протест, оказать своему клиенту необходимую помощь. Он понимал, что иначе мистер Фрэнкленд наймет другого консультанта или может совершить фатальную юридическую ошибку, возвращая деньги.
Адвокат с вежливой покорностью выслушал краткое изложение вопросов, которые Леонард намеревался задать миссис Джазеф, заметив, с некоторым сарказмом, что это прекрасные вопросы с моральной точки зрения, и, без сомнения, ответы на них будут полны информации самого романтического рода.
– Но, – добавил он, – поскольку у вас есть ребенок, мистер Фрэнкленд, и возможно, вы планируете еще детей, они, вероятно, захотят рано или поздно узнать, почему состояние их матери было потеряно, я рекомендую вам получить от миссис Джазеф письменное заявление, которое останется после вашей смерти и сможет оправдать вас в глазах детей.
Совет был слишком важен и разумен, чтобы им пренебречь. По просьбе Леонарда мистер Никсон сразу же составил форму заявления, подтверждающего подлинность письма, адресованного покойной миссис Тревертон мужу, который также скончался. В нем подтверждалось, что все утверждения в письме истинные: как в отношении капитана Тревертона, так и в отношении происхождения ребенка. Адвокат посоветовал им заверить подпись миссис Джазеф подписями двух компетентных свидетелей. Розамонда прочитала документ вслух, и у Леонарда не возникло никаких возражений или вопросов. Тогда мистер Никсон решил откланяться, повторив свой протест и заявив, что за всю свою практику он никогда не встречался с таким необычным случаем и таким своевольным клиентом.
После ухода адвоката прошел почти час, прежде чем объявился второй посетитель: в комнату вошел дядя Джозеф.
С первого взгляда Розамонда увидела перемену в его облике и манерах. Лицо его было измученным и усталым, а походка утратила живость. Он начал было извиняться за опоздание, но Розамонда перебила его:
– Мы знаем, что вы нашли ее адрес, но больше никаких подробностей. Что с ней? Ваши опасения оправдались? Действительно ли она больна?
Старик грустно покачал головой.
– Да, госпожа, она так больна, что даже послание, которое вы поручили мне передать ей, не принесли облегчения.
Его слова наполнили сердце Розамонды странным страхом, который заставил ее замолчать.
Дядя Джозеф устроился в кресле и начал рассказ.
Он последовал совету, который дала ему Розамонда: утром после прибытия в Лондон он отнес на почту письмо, адресованное «С.Дж.». Как и предполагалось за письмом пришла служанка. Он последовал за ней до меблированных комнат на соседней улице, и, после того как она вошла в дверь, постучал и спросил миссис Джазеф. Дверь открыла пожилая женщина, похожая на хозяйку дома, и ответила, что никто с таким именем здесь комнату не снимает. Тогда он объяснил, что хочет увидеть человека, для которого в соседнее почтовое отделение посылают письма на имя «С. Дж.», но старуха самым грубым тоном ответила, что в этом доме не имеют ничего общего с анонимными людьми или их друзьями, и захлопнула дверь перед его носом.
Вернувшись в дом своего друга, немецкого булочника, он получил совет через некоторое время отыскать служанку, забиравшую письмо, дать ей монетку и описать внешность племянницы. Дядя Джозеф последовал этим указаниям и выяснил, что его племянница лежит больная под вымышленным именем «миссис Джеймс». Немного уговоров – и еще монетка – убедили девушку подняться в комнату гостьи и назвать его имя. После этого старика сразу же провели в комнату Сары.
Дядя Джозеф был несказанно потрясен сильным нервным возбуждением, которое проявила племянница, когда он подошел к ее постели. Он передал послание миссис Фрэнкленд, но оно не произвело на нее успокаивающего действия, на которое он рассчитывал. Она лишь больше разволновалась. Среди множества мелких расспросов о внешности миссис Фрэнкленд, о ее манере поведения, о том, какие именно слова она произнесла, на которые он смог ответить более или менее удовлетворительно, Сара задала ему два вопроса, на которые дать ответа он был совершенно не в состоянии. Первый из этих вопросов звучал так: «Говорила ли миссис Фрэнкленд что-нибудь о тайне?» Второй: «Не произнесла ли она какого-нибудь случайного слова, чтобы возникло подозрение, что она узнала о Миртовой комнате?»
В то время как дядя Джозеф сидел у постели племянницы и тщетно старался убедить ее принять дружеские и успокоительные слова
