жить в Москве. Завтра опять вечер у М [асловских], где Прокофьев будет играть, и где имею возможность повидать нужных мне людей».
«Вчера начал портрет Сергея Дмитриевича — уже сколько месяцев я не брал кисти в руки, и так устал, что поспал после сеанса. <…> Спешу идти к Павлу К. [Кузнецову. — Н. А.]». «Почти закончил портрет Сергея Дмитриевича. Вчера читал мои три главы, которые написал со времени нашего последнего свидания, мы по этому поводу поговорили. Сегодня вечером к нам придет Павел Кузнецов»[655].
1930–1931
Участие в ряде выставок советского искусства за рубежом:
С 22 марта по 15 апреля 1930 в Стокгольме (Швеция) в помещении галереи Модерн демонстрировалась «Первая выставка изобразительного искусства СССР», организованная Обществом культурной связи с заграницей. На выставке были представлены 74 участника — члены обществ АХР, ОСТ, ОМХ, «4 искусства», «Круг», художники Украины и Армении. 112 произведений.
Выставка была перевезена в Осло (Норвегия), где экспонировалась с 25 апреля по 15 мая, затем отправлена в Берлин.
С 8 июля в Берлине (Германия) экспонировалась «Выставка советского искусства», в которой участвовало 302 произведения 101 художника. Выставка организована Всесоюзным обществом культурной связи с заграницей.
В октябре — ноябре в Вене (Австрия) экспонировалась «Выставка современного русского искусства» («Der Russische Kunst heute»), организованная обществом австрийских художников «Хакебунд», Петров-Водкин был представлен картинами «Мать и дитя» и «Портрет» (1927).
С 17 октября по 9 декабря в Питсбурге, США проходила 29-я международная выставка современной живописи, организованная отделом изящных искусств Института Карнеги (советский раздел при участии ВОКСа); с 5 января — 16 февраля 1931 — в Кливленде, с 9 марта по 20 апреля в Чикаго в Институте искусств, затем в Балтиморе и Сент-Луисе. Петров-Водкин — участник выставки.
Выставка ВОКСа после Стокгольма, Осло и Берлина экспонировалась в Праге (Чехославакия).
1930
С 8 июня участвовал в «Выставке приобретений государственной комиссии по приобретениям произведений изобразительного искусства за 1928–1929», открытой в Москве в клубе работников народного хозяйства им. Ф. Э. Дзержинского (Мясницкая, 6).
Летом в Хвалынске работал над книгой «Пространство Эвклида». «Пишу я 15-ю главу „Пространства Эвклида“ — увы, нет того эпоса, грузно как то, очень трудно из мелочей получить большое, но как обузу должен это кончить хоть вчерне»[656].
С 15 ноября участвовал в выставке «Красная Армия в советском искусстве», открытой в Москве в залах Государственной Третьяковской галереи.
Участие в «Выставке произведений революционной и советской тематики», показанной в Москве в залах Государственной Третьяковской галереи.
В Детском Селе закончена работа над первой частью автобиографической трилогии; первоначальное название «Моя повесть. Часть I. В гнезде», в дальнейшем заменено на «Хлыновск. Моя повесть». Художник работал над иллюстрациями к книге, было сделано более сорока заставок и концовок. «Мемуары значительного художника сами по себе могли быть интересны. Но это в столь же малой мере — мемуары, как, напр[имер], „Детство“ Горького. Литературные качества высоки. Она представляет собой целый ряд очерков, рассказов, описаний, объединенных в целое „детство“ автора»[657].
Участие в «1-й общегородской выставке изобразительных искусств» в залах Академии художеств в Ленинграде.
Участие в выставке «Война и искусство» в залах Государственного Русского музея в Ленинграде.
Осенью в «Издательстве писателей в Ленинграде» вышла в свет книга Петрова-Водкина «Хлыновск. Моя повесть».
Постановлением Совета Народных Комиссаров от 4 ноября 1930 года К. С. Петрову-Водкину присвоено почетное звание заслуженного деятеля искусств РСФСР.
Яблоко и лимон. 1930. Холст, масло. ГРМ
В декабре в Детском Селе в споре о методах советской власти в руководстве страной Петров-Водкин вместе А. Белым и Алексеем Толстым защищал советскую власть — с ее диктатурой, коллективизацией, индустриализацией, «культурным строительством». Об этом писал позднее Иванов-Разумник: «…деятельное участие в этом споре принимали только четверо царскоселов. Прежде всего — Андрей Белый <…> Давняя дружба соединяла нас, но за последнее время стали омрачать ее непримиримые политические разногласия; <…> с тех пор, как в книге „Ветер с Кавказа“ Андрей Белый сделал попытку провозгласить „осанну“ строительству новой жизни, умалчивая о методах ее. Вторым был Петров-Водкин, старый приятель, самый большой из наших художников, но в области мысли социально-политической — путаная голова. К тому же „трусоват был Кузя бедный“ и потому приспособлялся, как мог, ко всем требованиям минуты, стараясь найти какое-нибудь теоретическое оправдание для своей трусости. Третьим был ни друг, ни приятель, ни даже просто хороший знакомый — Алексей Толстой. <…> совершенно беспомощный в вопросах теоретических, всю жизнь, однако, умел прекрасно устраивать свои дела <…> Разумеется, он был теперь самым верноподданнейшим слугою коммунизма. Четвертым собеседником был <…> „пишущий эти строки“»[658]. Это нелицеприятное воспоминание, возможно, появилось в тексте в связи с обидой автора на старых друзей, не пытавшихся облегчить его судьбу. Он вспомнил о них в связи с отношением Пришвина: «…меня глубоко тронуло, — фантастический его проект начать хлопоты о том, чтобы меня отдали ему на поруки вкупе с Мейерхольдом… — тронут был почти до слез, сравнивал этот его, пусть фантастический, проект с поведением таких „старых друзей“, как Петров-Водкин и всех подобных (увы! Вплоть до Б. Н. [Борис Николаевич Бугаев — Андрей Белый. — Н. А.], не тем будь помянут), спрятавшихся в кусты»[659].
1931
В течение года на книгу «Хлыновск. Моя повесть» появились многочисленные рецензии, в том числе и в пражской газете. «Моя книга становится популярной в Москве, несмотря на неудачное название, ее надо было назвать „В гнезде“»[660].
«Этот живописец, а не литератор, нашел такой верный, мягкий и живой тон в повести о себе, о своих близких, деревенских, простых, но хороших людях. Читаешь — их видишь, с ними живешь, ихними радостями радуешься, их горем горюешь»[661].
К. С. Петров-Водкин — персональный пенсионер, одновременно за ним в 1931–1932 сохранялась должность профессора Монументально-строительного отделения в Институте пролетарских искусств.
«Еще в 1931 году детскосельский врач Петр Петрович Баранов, искуснейший хирург и душевный человек, о котором все знавшие его отзывались с глубочайшим уважением, предрекал Марии Федоровне в разговоре с глазу на глаз, что жить Кузьме Сергеевичу осталось не более года…»[662]
В феврале — марте был в Москве в связи с приглашением его в Питсбург (США) членом жюри от секции русской живописи. Хлопотал о командировке в ВОКСе и Наркомпросе, но тщетно. По этому поводу обращался к К. С. Станиславскому. Жил, как обычно, у Масловских, побывал у Мейерхольдов, виделся с Сарьяном и П. Кузнецовым[663].
В начале июня с семьей совершил поездку в Хвалынск поездом
