совсем другое. Я искала лицо. Прежде чем запеленать голову Артура, я нарисовала на его лбу Узел Исиды, воспользовавшись темной губной помадой, которая нашлась в кармане. Однажды на Востоке мне доводилось накладывать сусальное золото на статую Будды. Но то, что я делала сейчас, ощущалось бесконечно более ценным. И намного более значительным. Многотысячелетний синусовый узел. Он смотрелся как след от поцелуя. Если бы меня не звали Сесилией, я была бы Исидой. Я покрыла его целиком, листы перекрывали друг друга, употребила все сто восемь страниц. И все время тихо повторяла его имя. Я крепко помнила, как дед говорил, бродя между надгробий, – человек живет, пока звучит его имя.
Я оглядела свое творение. Я создала его со всем прилежанием. Артур лежал, покрытый листами, в коконе из письма. Облаченный в свою историю, в ту, что была написана у него на коже. Видны были только веки и рот. Он походил на мумию, в бумаге вместо виссонного полотна. Я задумалась. Нужно ли проводить церемонию отверзания уст – принести топор, тесло, adze, – но оставила все как есть. Я недостаточно о ней знала. А как насчет виолончельных сюит Баха? Может быть, музыка сможет заставить жизнь вернуться обратно. Я отбросила эту мысль. Поставила все на эти новые буквы. На шрифт и тишину. Удовлетворилась тем, что поцеловала неприкрытые бумагой веки и губы. Мне показалось, я ощутила легкое тепло.
* * *
После катастрофы на планету Теллус наведались существа из далекой-предалекой галактики. В числе прочих заданий им следовало узнать, пользовались ли обитатели Теллуса письмом. За первое время удалось распознать только одну из фигур, которые, предполагали они, были буквами, – а именно В. Инопланетные исследователи определили, что она может иметь отношение к понятию «дом». Именно на этом этапе на сцене и появился талантливый лингвист Каноб Вад. Внимательно изучив В и подвергнув ее облучению Индра-волнами, он сумел реконструировать остальные двадцать пять букв Телусского алфавита.
Снаружи была поздняя осень. Почти зима. Я смотрела на Артура. Смотрела на покров из письма – его слова, увековеченные в моих буквах, черные знаки, которые из-за влажности бумаги проступали то тут, то там. Меня стискивало слишком маленькое пространство. Я вновь попыталась выписать себя оттуда.
Как там говорил Артур: «Положи меня, как печать, на сердце твое…»?
Может ли любовь пойти против природы?
Я мобилизовала все чувства и всю мыслительную силу, что имелись у меня в распоряжении. Сидела возле матраса и концентрировалась на этом теле, устланном листами с мелкими черными буквами. Знаки заплясали перед глазами, некоторые – засветились. Я сидела и надеялась. Я сидела и верила. В конце концов я легла рядом с ним и осторожно его обняла, меня переполняло тепло, какого я никогда не ощущала по отношению к другому человеку. Я уснула и не знаю, сколько так проспала, но, когда я проснулась, на улице по-прежнему было темно.
А затем он открыл глаза. Грудная клетка поднималась и опускалась. Почти незаметно. Некоторые листы отпали. Он задышал. Направил взгляд на меня. Две бледные мандалы – со слабо тлеющим угольком в центре каждой. Его губы едва заметно дрогнули. Он молчал, но я увидела намек на улыбку.
Я была изумлена. Прошло несколько секунд. Я поняла, что все взаправду. Изумление сделалось радостью или чем-то, для чего не нашлось бы слов. В то же время я была перепугана, меня ужасала мощь знаков, которые я создала. Алфавита как древа жизни. Алфавита как жизненной нити. Я сидела возле него. Сердце колотилось в груди за двоих. Я не отважилась снять листы, но накрыла его одеялом. Он уснул. Я боялась, что он снова исчезнет, но он спал, дышал ровно.
Конечно же, мне не стоило оставлять его одного, но он так мирно спал, и я хотела всего лишь принести из дому немного еды. К тому времени я не ела уже почти двое суток. На его кухне не было не то что еды, даже хлеба. Он спал, дышал как обычно, на щеках проступил румянец. Я прокралась к выходу, шла на цыпочках. Я была шрифтовой акробаткой. Я понеслась домой, задыхаясь от счастья, перепуганная, и отперла дверь квартиры.
Может ли письмо быть опасным?
Не знаю, что произошло. Меня прельщает возможность заявить, что я знаю – но я не знаю. Возможно, я упала в обморок от переутомления – не исключаю, я была невероятно уставшей. В экзальтации, граничащей с истерикой. Но у меня, как в ночном кошмаре, порой возникает отчетливое воспоминание, как кто-то крепко обхватывает меня и мне что-то прижимают к лицу. Больше я ничего не помню. Но, повторюсь: возможно, мне это привиделось. Я была чрезмерно возбуждена; по дороге домой я то и дело нервно хватала ртом воздух.
Я очнулась на полу прихожей. Тело ощущало себя так, будто помнило схватку с гигантом. А может, от долгого лежания на паркете у меня просто затекли мышцы. Из окон струился свет. Мне было жарко, я вся вспотела, сорвала с себя свитер. Ничего не болело, я только чувствовала себя слегка одурелой. Посмотрела на часы. Я провалялась так двенадцать часов.
Входная дверь была приоткрыта на щель. Я подумала, что кто угодно мог беспрепятственно проникнуть в квартиру, пока я была без сознания. Заглянула к себе в кабинет. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: отсутствуют важнейшие компоненты, включая жесткий диск, все программное обеспечение, и сокрушительнее всего: все до единой резервные копии. Это могла быть банальная квартирная кража – новая модель ноутбука, не представлявшая для меня особенной ценности, тоже пропала. Как бы мне хотелось в точности описать все, что произошло, – но я не знаю. Так я и стояла, понимая, что никогда не сумею реконструировать последнюю версию шрифта Cecilia. Я не представляла, что делаю: всю работу исполнили тело, интуиция, воображение – за пределами памяти. Я не предвидела несчастья, не припрятала в кармане запасной флешки. Мои мысли занимал тогда лишь Артур.
Артур. Забыв о верхней одежде, я понеслась по улицам к его дому. Отперев дверь, я в тот же миг поняла, что он исчез. Исчез навсегда. Как бы мне хотелось в точности знать почему – но я не знаю. С улицы доносились резкие звуки отбойного молотка. Матрас в спальне был пуст. Листы тоже пропали.
У Артура было не так уж много вещей, но самое ценное – виолончель и черная записная книжка – исчезло вместе с ним. Посреди спальни в полосе света стоял пустой стул. Повсюду по-прежнему висели приклеенные листочки
