в грозовой концерт, нагоняющий уныние. Ветер вступил в сражение с водой. Море клокотало, словно вода в кипящем котле. Пароходы удвоили швартовы. Дома скрипели до самого основания, двери и окна дребезжали, сотрясаясь от яростного урагана, словно во время обстрела из тяжелых орудий. Казалось, весь мир сошел с ума, и слепые, хаотические силы природы вступили в решительный бой, стремясь разрушить все на свете.
Наступила зима, ее принес с собой северный ветер, задувший из русских степей в сторону Черного моря.
Первая зимняя ночь была последней ночью Эвантии на земле.
ЭПИЛОГ
Всего несколько лет, а какие перемены…
Сулина была в агонии…
Устье Дуная затягивало песком…
Где раньше была вода, теперь стала суша.
Огромные песчаные отмели, намытые рекой, поднялись из моря, словно острова, перегораживая судоходный канал.
Днем и ночью люди тщетно выскребали морское дно.
Природа не давала себя одолеть.
Для груженых судов уже не хватало глубины.
Одни стояли на рейде, не имея возможности войти в порт, другие, запертые в порту, не могли выйти из него.
Все скорбели. Судоходство приостановилось. Торговля пришла в упадок. Люди были в отчаянии.
Что же делать?
Начать осваивать другой рукав Дуная?
Сулину бросить на произвол судьбы?
Население уменьшалось с каждым годом.
Город пустел.
Порт умирал.
* * *
Доктор дядя Томицэ, патриарх Дельты, как-то днем неожиданно упал, схватившись за сердце. Он закрыл свои ясные, как всегда, глаза и пробормотал по привычке в белую бороду отрывок той фразы, которую никогда в жизни так и не договорил до конца:
— La vie… la vie… c’est la vie.
Доктор Барбэ Рошие поступил на его место в больницу. И странное дело: этот мизантроп, женоненавистник, едкий человек имел счастье выбрать самую нежную женщину — он женился на мисс Сибилле, которая рассеяла все его парадоксальные теории.
Романтичный и сентиментальный Минку по иронии судьбы взял себе в жены Мицу Ящик. Впрочем, жена командора, госпожа Мери Минку, бывшая кокотка, считалась в обществе образцовой супругой.
А первая любовь Минку, женщина, о которой он страдал, которая была для него центром всего мироздания, жила в одиночестве, в мансарде, где-то в Бухаресте, давая уроки рисования по шелку.
Анджело Делиу, триумфатор, быстро состарился, жил одинокий, несчастный и недовольный. От его славного прошлого, от всех любовных приключений, вызывавших зависть, не осталось ни одной прочной связи, никакого утешения, потому что он никогда не любил. Только механизм воспоминаний, как меланхолично говорил он, заставлял его влачить одинокое существование на земле.
Маленькая мулатка, дочь Эвантии, удочеренная Сибиллой, росла милым существом, коричневым, как шоколадная куколка. Сначала белые дети не принимали ее в свои игры. Она постоянно мылась, чтобы побелеть, и часто плакала из-за того, что у нее не белокурые волосы и что люди называют ее цыганкой.
Стамати Марулиса посадили в тюрьму, но потом освободили из-за отсутствия доказательств, что он поджег свой дом. Через месяц его снова посадили, но уже в дом умалишенных.
Он не был буйно помешанным. Воображая себя миллиардером, владельцем пароходов, он целыми днями занимался подсчетами. По утрам, когда раздавался фабричный гудок, он бросался к воротам, стремясь к пароходу, который призывал его в порт.
Господин Тудораки, начальник таможни, выйдя на пенсию, жаловался всем, что он не действовал, как другие, чтобы выйти в отставку богачом.
На морском кладбище две парные могилы. На правой, православной стороне, — могилы Пенелопы и Николы. Две другие, Эвантии и маэстро Жака, на левой, католической стороне.
Обезьянка Лулу, оказавшись без хозяев, перешла на казенный кошт. Доктор из бактериологической лаборатории получил возможность сделать несколько интересных опытов, прививая ей разных заразных микробов. Таким образом Лулу была принесена в жертву на алтарь науки во благо человечества.
* * *
Два дня Нягу провел в Сулине.
Прибыл он из Кардиффа. Пароход должен был выгрузить каменный уголь и спешно отправиться в Констанцу.
Барбэ Рошие посвятил его в курс всех местных событий.
Спустившись с корабля, Нягу направился на кладбище, чтобы увидеть могилу Эвантии.
Одинокий, удрученный, два дня бродил он по набережной и по пляжу, взирая затуманенными глазами на те места, где некогда жизнь сулила ему счастье.
Аромат прошлого, сила воспоминаний как будто вдыхают душу в те места, где ты некогда жил, любил и страдал. Уголок природы, где и воздух остается насыщенным любовью, вновь мгновенно возрождает минувшее, погребенное под вздохами сожаления и печалью возраста.
Нягу снова отчетливо пережил изумительные дни душевного подъема, напряженного счастья, мучительных сомнений и молчаливых страданий, когда вся жизнь зависела от какой-то химеры.
До него еще доносился отзвук первого чувства. Жажду любви он ощущал как духовную потребность, но печальная тень покрывала его прошлое. Он искал сам себя, потому что не был прежним. Он даже не узнавал себя.
Когда Нягу тяжело поднимался по трапу в час отхода судна, он казался постаревшим на десять лет. Его согнула какая-то непреодолимая сила.
Пароход стоит на рейде. Нягу с капитанского мостика озирает широкое пространство дельты, словно огромную карту, распростершуюся у ног.
Между зарослями тростника медного цвета и золотой полосой пляжа вдалеке виднеется зеленый островок кладбища.
Там, в болотистой земле дельты, покоится часть его жизни — Эвантия…
Бедное экзотическое растение, вырванное с корнем и пересаженное… Она не акклиматизировалась… страдала… завяла… умерла…
Призрак первой любви будет преследовать его всю жизнь…
Почувствовав, что его захлестывает жалость и сожаление о потерянном счастье, Нягу подтянулся, чтобы овладеть собой, и крикнул нарочито громко рулевому на корме:
— Право на борт! Держи по компасу. Восемь градусов зюйд-ост. Так держать! — И Нягу повернулся в противоположную сторону, устремив взгляд к устью Дуная.
И вдруг в его мозгу мелькнула мысль о смерти… Сулины, как о роковом приговоре.
«Да! Город этот обречен… Города тоже имеют свою жизнь и смерть… Это человеческое поселение осуждено на то, чтобы исчезнуть на наших глазах.
Дунайские ворота в Сулине закроются полностью и навсегда.
Человек вынужден будет отступить, оказавшись побежденным в борьбе с природой.
Он попытается освоить другой рукав этой реки.
Брошенная на произвол судьбы, Сулина исчезнет как город.
Созданная нуждами судоходства, она потеряет всякий смысл, когда судоходный путь переместится в другое место.
Подобно Сулине, другой портовый город неизбежно возникнет на другом рукаве Дуная.
Сулина будет обозначать на карте маленький рыбачий поселок, затерянный на берегу моря.
Когда-нибудь в будущем, возможно, возникнет призрак бывшего города в устье Дуная.
Кто знает, через сколько столетий разроют землю этого муравейника, лишившегося муравьев.
Кто знает, сколько ученых педантов с
