– Нужно было раньше тебе позвонить, но я не хочу так… Набегами. Мотаться из города в город, чтобы, наконец, сводить тебя в кино… Не хочу телефонных звонков, без которых в нашей с тобой ситуации не обойтись: ты здесь, а я по-прежнему за двести километров от тебя… Это не жизнь, Саш. Для меня не жизнь, – добавляет после секундной заминки, а я мгновенно бледнею от его слов. Потому что именно так и кладут конец. Конец истории, которая изначально началась с абсурда: избитый мужчина и сумасшедшая волонтёрша, сжимающая в руках черенок от лопаты…
Господи, и на что я рассчитывала? Все эти дни, когда и саму себя обмануть не могла – я ждала! Каждый день ждала, да только ждать, по сути, было нечего: сейчас уйдёт, и словно не было его никогда… Верно? Тогда почему не двигается к выходу? Зачем отвлекается от окна, в которое только что глазел, безжалостными фразами выбивая почву из-под моих ног, и улыбается так тепло, переключаясь на какую-то ерунду?
– Я Артура на вокзале перехватил. Он в ресторан возвращаться не собирается, решил и свою долю продать…
– Знаю, – киваю, теперь с трудом удерживая дрожащими пальцами толстые стебли роз, и до боли, что явно меркнет на фоне той агонии, что прямо сейчас на лоскутки разрывает душу, губу закусываю. А Глеб растерянно волосы на макушке приглаживает:
– В общем, я дела в порядок привёл. Знаю, не оправдание, но все эти дни я только и делал, что сидел за бумагами, чтобы Артуру было проще вливаться в процесс. Завтра с утра он вступит в новую должность, а я буду изредка мотаться к нему с проверками. Не знаю, что из этого выйдет, Саш, но попробовать стоит.
О чём это он? Мне бы спросить, а я до того растеряна, что и понять не могу, отчего он теперь с такой надеждой на меня глядит:
– Согласна? – интересуется и словно дышать перестаёт. В голосе надежда, во взгляде странное нетерпение… Оно не исчезает даже тогда, когда я удивлённо приподнимаю бровь, всерьёз заблудившись в нашем скомканном разговоре:
– На что?
– Попытаться. По-человечески, с чистого листа. Буду тебя до дома провожать, у подъезда караулить, возможно, даже на чай с пряниками напрошусь. Времени у меня теперь вагон, можешь отказывать сколько влезет: квартиру сдал, вещи в багажнике, собака со мной, память вернулась. Чёрт, я даже о себе рассказать смогу, – он смеётся нервно, а до меня только сейчас доходить начинает…
– Ты что же, переехать решил? – округляю глаза, едва не выронив на пол его подарок, а он ловко подхватывает неподъёмные розы и сам удивлённо на меня таращится:
– А что остаётся? У тебя приют, четыре кошки, да и это кафе ты теперь ни за что не бросишь, – улыбается, вновь пробежавшись глазами по зазевавшимся в очереди покупателям, и, мгновенно стерев с лица веселье, прямо в мои глаза бросает, – а я без тебя уже не смогу. Не теперь, когда моё прошлое меня больше не держит. Мне ты нужна, Саш. Так с нашей первой встречи повелось.
Господи… Задыхаюсь, всё глубже и глубже падая в эту бездну, что зовётся его глазами, и, ощутив горячее дыхание на своей щеке, окончательно убеждаюсь – не врёт. Не врёт, когда, застыв в одном шаге от меня, берёт моё пунцовое лицо в свои горячие ладони, и так знакомо уткнувшись своим лбом в мой, веки прикрывает:
– Я, Сашка, влюбился. По уши.
– А я думала, ты не вернёшься уже, – шепчу, застигнутая врасплох его нежностью и, сама изо всех сил мну в пальцах свободной руки тонкую ткань его дизайнерского пальто. Чтобы не исчез вновь. Чтобы не оттолкнул, опять позволяя мне усомниться в своих словах. В словах, что с трудом проникают в разум, но так прочно выжигаются на подкорке, что ни одна амнезия их уже не сотрёт:
– Да разве я мог? Я ведь только о тебе и думаю. С того самого дня, как ты на меня с лопатой бросилась, – не сотрёт, потому что они и на сердце глубокой печатью ложатся. На моё, в безумном ритме забившееся под рёбрами, вновь возвращаясь к жизни; на его, прямо сейчас скачущее под моей ладошкой. Опомнившись, отступаю назад, запоздало устыдившись собственной несдержанности, а он выдыхает шумно:
– Так что, согласна? – словно теперь я отказаться смогу.
– Да, – киваю, с трудом выдерживая пытливый взор маминых глаз, приклеившийся к нашей странной паре, и, наконец, уложив цветы на прилавок, выдаю растерянно:
– Только у меня Ванька гостит…
– А у меня печать в паспорте. Как считаешь, трёх месяцев ему хватит, чтобы от тебя съехать? Я ведь не вру: сначала, значит, по всем правилам. Как положено, Саш, – блестит озорным огоньком, полыхнувшим во взгляде, и широко улыбнувшись, руку протягивает. – Я Глеб. Глеб Ковалевский.
– Саша, – киваю, теперь сама в голос рассмеявшись от того, как глупо мы смотримся сейчас, и, уложив свои пальцы в его ладонь, позволяю себя к груди прижать. Крепко и на этот раз навсегда.
Эпилог
Погорячился я. Каждый раз, когда кто-то бросает клич о помощи, а эта девушка с медовыми глазами, что прямо сейчас напряжённо вглядывается в экран мобильного, порывается немедленно спасти очередного побитого жизнью Бобика, я непременно ловлю себя на том, что это не моё. Совсем не моё. Поймать их трудно, прощаться грустно… Мартина ещё в июне пристроили, а я до сих пор нет-нет, да готовлюсь к тому, что он выпрыгнет из-за угла и, вскарабкавшись по моей брючине вверх, сиганёт на комод, где непременно примется играть беспечно брошенной на него мелочёвкой. Злило жутко, а теперь не хватает.
В общем, разумные мысли не лезть в это дело мелькают, а всё равно с опозданием. Сразу после того, как я успеваю широко улыбнуться, подхватить с полки ключи от машины и громко скомандовав Саше поскорее собираться, сажусь за руль, заранее настроенный на то, что новая спасательная операция занесёт мой Гелендваген в очередную дыру. Глухую дыру, добраться до которой нам не грозит, если сегодня на редкость упёртая дамочка, наконец, не сядет в салон:
– Ну, правда, я сама. Я лучше Таню позову!
– У неё свадьба на следующей неделе, – отрезаю, кивая на пустое сиденье, и, хлопнув ладошкой по рулю, подгоняю, – давай уже. Всё равно на своей жестянке никуда не доберёшься.
Отъездила своё. Старенькая ржавая Лада теперь сгодится разве только на то, чтобы впустую отбирать у соседа снизу вожделенное место для парковки. Он зубами скрипит, я злорадствую, ведь, как ни крути, а от шума телевизора, доносящегося из его квартиры, я порядком устал, а Саша вздыхает только. На машину с тоской глядит, родного брата через раз в бессердечии обвиняет. Не знает же, что это я Ваньку уболтал списать таратайку в утиль.
Деланно закатываю глаза, всерьёз порываясь затолкать её в салон силой, а Саша, похоже, неплохо изучившая меня за прошедшие с нашей первой встречи семь месяцев, сдаётся, наконец. Нет, на кресло не прыгает, ремнём не пристёгивается. Хмурится только и, набрав в грудь побольше воздуха, в откровения пускается:
– Не надо тебе туда.
– Это ещё почему?
– Ехать далеко, – приводит дурацкий аргумент, а я, за пачкой сигарет в карман лезу. Потому что пытать её придётся долго и уж лучше провести это время с пользой. Выбираюсь на улицу, едва не угодив ботинком в грязную лужу, и, щёлкнув зажигалкой, философски тяну:
