Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
Так имею ли я, имеет ли человек право предать себя на смерть и быть убит ради истины?
3. Редко кому случается пожелать пожертвовать собой ради истины. Всякий, напротив, не раз читал и слышал о тех величественных людях, которые, как об этом рассказывают, некогда это совершили. То есть к этому подходят как к чему-то такому, что навсегда уже в прошлом, – и потому, когда думают об этом, все выворачивают шиворот-навыворот. Обычно полагают, будто это происходит следующим образом. Некий человек высказывает ту или иную истину, высказывает ее смело, решительно. Он сам меньше всего думает о том, что его речь повлечет за собой его смерть. Но вот, вот, неизвестно какими судьбами, вот он уже стоит перед теми, кто лишит его жизни, – и он умирает за истину. То есть все это случайность, чистой воды случайность. Здесь вовсе нет места для того (что как раз отвечает «ответственности»), чтобы свободно способствовать своей смерти, а значит, нет места и для подлинного само-пожертвования ради истины. Человек, которого так убивают, становится пострадавшим, но он отнюдь не является тем, кто страдает вольно, кто с самого начала шаг за шагом свободно соглашается страдать, будучи властен в любое мгновение предотвратить это, немного уступив в отношении истины, будучи властен избежать страдания и даже сделаться предметом восхищения. Однако большинство людей не имеют никакого понятия о подлинном превосходстве и о том, какое превосходство может дать истина, если она на твоей стороне, никакого понятия о свободе самоопределения у того, кто вольно страдает, – свободе, с которой он сам способствует собственной смерти, а также тому, что другим попускается отяготить свою совесть убийством. Обычно здесь полагают лишь внешнее отношение между человеком и человеком: другие люди убивают его. Однако так никто никогда не жертвовал собой ради истины. Ведь тот, кто жертвует своей жизнью, в то же время (поскольку жертва неразрывно сопряжена со свободой и самоопределением, а свобода и самоопределение неразрывно связаны с ответственностью) понимает, что в его власти было предотвратить свою смерть, а значит, что он отвечает за то, что позволил другим стать виновными в его смерти.
Меня более всего занимает именно то, что обычно меньше всего занимает людей: начало – а все остальное не столь уж волнует меня. В особенности не волнует меня все, что случается. Я не способен как чем-то настоящим заниматься внешними вещами, и потому мне приходится спрашивать: как данный человек сумел начать? Только зная начало, я смогу чему-то научиться. Только зная, что он сделал и как он это сделал, я могу чему-то научиться: и я, понятное дело, должен знать это от начала и дальше; тогда как зная, что случилось с неким человеком, научиться я ничему не могу.
Так вот, размышляя над моей проблемой, я думаю о человеке, который, имея мужество и воодушевление, не в меньшей мере обладал бы рефлексией. Такой человек способен, полагая чему-то начало, дать себе отчет в том, к чему это может привести. Он понимает, что если это станет его – нет, не его роком, ведь им-то это как раз не является; если он будет убит ради истины, это его выбор. То есть он понимает, что в этом случае он сам будет свободно содействовать своей смерти; он понимает и ту ответственность, которую он при этом должен будет взять на себя, ответственность в том числе и за то, о чем мы говорили выше, – за то, что он тем самым позволит другим стать виновными в его смерти. В его жизни непременно должно наступить мгновение, когда он скажет сам себе: «Если теперь я стану еще более строг в возвещении истины, если буду возвещать ее так, как я ее на самом деле сознаю, то это приведет меня к смерти, это кончится тем, что или власть, или народ (в зависимости от того, какую из этих сил он этим прежде всего задевает) убьет меня».
Здесь встает проблема: имеет ли он на это право. Большинство людей едва ли разглядят эту проблему. Современника они будут упрекать за строптивость, за то, что он настаивает на этом с таким ожесточенным упорством; в отношении же умершего они будут восхищаться терпением, с каким он шел до конца. Я спрашиваю: имеет ли он, имеет ли человек право предать себя на смерть и быть убит ради истины?
4. «Он сам виноват в своей смерти» – так говорят современники о том, кто жертвует жизнью ради истины. Это как раз и занимает меня. Многие люди были убиты, многие погибли, упав с лесов, и т. п., но нет никого, кто пожертвовал бы жизнью ради истины, не будучи повинен в этом. Однако, если он пожертвовал жизнью ради истины, он в самом благородном смысле является невиновным.
Но если он «сам виноват в своей смерти», то это свидетельствует также о том, в каком преступлении он позволяет другим стать виновными, и тогда я спрашиваю: имею ли я на это право, имеет ли право человек поступить так ради истины, разве не будет это жестокостью по отношению к этим другим? Люди, как правило, с трудом усматривают эту проблему. Обычно говорят, что жестоко убивать его, невиновного, но я спрашиваю: не жестоко ли было с его стороны по отношению к другим позволить, чтобы дело дошло до того, что они его убили или убивают?
5. Чего добивается, чего может добиться человек, жертвуя собой ради истины, или – чтобы выразить это в форме моей проблемы – ради истины позволяя другим убить его, стать виновными в его смерти? 1) Он добивается того, чтобы остаться верным истине, до конца исполнить свой долг перед ней. 2) Также, быть может, своей смертью – смертью невиновного – он сможет пробудить людей и этим поможет истине победить. Несомненно, что если люди ожесточились против истины, то для того, чтобы истина смогла дойти до этих людей, нет более действенного средства, нежели позволить им убить свидетеля истины. Как раз в то мгновение, когда поборники лжи лишат его жизни, им станет страшно самих себя и того, что они сделали; победив, они обессилеют; и победа их как раз будет поражением лжи, ложь потеряет силу, поскольку теперь перед ней нет того, с кем она сражалась. Ведь именно его сопротивление придавало силы лжи; в самой себе ложь не имеет никакой силы, что и обнаруживается теперь: самым явным, самым ироническим образом это обнаруживается как раз в то мгновение, когда ложь отнюдь не терпит поражение, но, напротив, торжествует победу, так что ее победа показывает, сколь она обессилена. Ведь если некто терпит поражение, то видишь не то, сколь он слаб; видишь, сколь силен другой. Но если некто одерживает победу – и тут же падает без сил, тогда видишь, сколь он слаб и сколь слаб он был – и видишь, сколь силен был другой, тот, кто вынудил его победить ценой таких усилий, вынудил его стать таким раздавленным, каким его не сделало бы никакое поражение. 3) Наконец, для следующих поколений его смерть ради истины неизменно будет служить примером, побуждающим людей пробудиться.
Но спросим теперь о тех, кто убили или убивают его: может ли смерть свидетеля истины что-то сделать для того, чтобы снять с них бремя вины; имеет ли смерть свидетеля истины обратную силу? Нет, такую обратную силу имела только смерть Христа – ведь Он был больше чем человек, и Он связал Себя со всем человеческим родом. И даже если то, что они стали виновны в смерти свидетеля истины, помогло им разглядеть истину, их вина все равно останется той же, и они, пожалуй, лишь еще сильнее почувствуют тяжесть этой вины. Имею ли я право употребить столь жестокое, столь страшное средство для их пробуждения? Большинство людей едва ли видят эту проблему. Говорят о том, что это страшно, когда используют смертную казнь для того, чтобы заставить человека принять истину. Но я говорю о том, сколь это страшно – позволить человеку или своей современности стать виновными в моей смерти, чтобы благодаря этому они пробудились и приняли истину. Разве второе из этого не намного более ответственная операция, чем первое?
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
