В машине ехали, крепко обнявшись, малыш прижимался к Саше всем тельцем, а она терлась об его макушку и попеременно целовала то в нос, то в щечку, он довольно щурился и прижимался еще сильнее. Анатолий помог занести чемодан в лифт, и Сашка поспешила отпустить парня. Дверь оказалась открытой, Илья вбежал первый, и стало ясно, что мальчик здесь не впервые.
В прихожей стояли знакомые мокасины, в гостиной горел свет, Сашка вздохнула и прислонилась к стенке, а из гостиной уже бежала ее счастливая, взъерошенная девочка.
— Мама, папа приехал!
Саша подняла голову, в дверях, опираясь рукой о проем, стоял Роман.
Его взгляд жег напалмом, но при виде мальчика губы Яланского дрогнули, он присел и широко развел руки в стороны.
— Папа! Меня мама забрала! — Илюша бросился к нему на шею, Роман схватил его в охапку и прижал к себе, спрятав лицо в светлой макушке.
— Сынок! Я так скучал…
Сашка быстро прошла в кухню, в горле пересохло, она попыталась налить воды и увидела, что у нее трясутся руки, она даже не может удержать бутылку с водой.
— Дафка, смотри, это моя маффина! Садись пр-рокачу! — донеслось из холла, и в это время крепкая рука накрыла ее руку, наклоняя бутылку над стаканом, а потом точно так же помогла поднести стакан к губам.
— Спасибо, — пробормотала Сашка, расплескивая воду и отступая к спасительной стенке, — дальше я сама.
Она не могла заставить себя посмотреть на Романа, на его лицо и такие отчаявшиеся, потерянные глаза. Интересно, у нее такие же? Ей показалось, что щелкнула входная дверь, а Роман смотрел на нее словно под гипнозом, ничего не замечая. В кухню быстрыми неслышными шагами вошел Олешин и захватил Яланского локтем за шею, Сашка лишь тихонько охнула.
— Саша, этот мудак в самом деле тебя изнасиловал? Одно твое слово, и я сверну ему шею. Говори, — он стиснул локоть, и Сашка в ужасе протянула руки.
— Все… все не совсем так. Не надо, не делайте этого, пожалуйста…
Но вместо того, чтобы забиться в конвульсиях, Роман вдруг легко стряхнул руку со своей шеи и сказал с досадой:
— Отец, опять эти твои идиотские шуточки! Зачем ты ее пугаешь? Саша, — он шагнул к ней и, очень вовремя подхватив под руки, усадил на стул, — садись сюда. У Станислава Викторовича очень своеобразное чувство юмора.
— Зато мы узнали то, что нас интересовало, — в отличие от сына — сына? — и, наверное, Сашки, Олешин выглядел абсолютно безмятежным. — Она как минимум не желает твоей смерти, а это для тебя сейчас практически все.
— Отец? — потрясенно смотрела на них обоих Сашка. — Станислав Викторович твой отец?
— А что тебя удивляет, девочка? Или мой сын пустил слух, что он появился на свет почкованием?
— Хватит, — снова поморщился Яланский, — ты что, ей не сказал?
— Решил взять пример с вас обоих. Мне понравилось, — Олешин и себе налил воды и залпом выпил. На шум прибежали дети.
— Стас! — Илюшка прыгнул Олешину на руки, тот подхватил его и поднял к потолку.
— Привет, парень, ты так вымахал за те три дня, что я тебя не видел!
А потом отпустил его и подошел Дашке.
— Здравствуй, принцесса, — осторожно протянул руку и провел по длинным, как у Саши, волосам, — ты знаешь, кто я?
Девочка замотала головой. Олешин указал пальцем на стоящего возле Саши Яланского.
— Я его папа.
— Так ты мой дедушка? — нашлась Дашка радостно. — Как дедушка Миша?
От этих слов Олешина чуть не перекосило, Роман хмыкнул и качнул головой.
— А давай пусть дедушка Миша будет дедушкой, а меня ты будешь называть Стас, идет, принцесса? — Олешин удержал ладошки девочки, и они утонули в его широких ладонях, а потом громогласно скомандовал: — Ну-ка, быстро разбирать подарки, видели коробки в холле?
— Дед Мороз, — снова хмыкнул Роман, отворачиваясь и глядя на Сашку. Она сидела упершись в стол, и только это помогало ей не рухнуть на пол. Роман присел справа, положил руки рядом с Сашкиными, и хоть их пальцы не соприкасались, она чувствовала разряды, искрившие между ними, и Роман это чувствовал, она точно знала.
— У вас разные фамилии, почему? — спросила Саша Олешина.
— А это ты у моего сына спроси, зачем он фамилию на материну сменил, когда паспорт получал, — красивое лицо прорезали морщины, — чем ему моя фамилия не угодила.
Олешин выдвинул стул и сел напротив сына, теперь они окружали ее с двух сторон, и Сашка могла хорошо рассмотреть обоих. И поражалась собственной слепоте. Подбородок и губы у отца и сына были разные, но глаза, этот прищур, как она могла не узнать? Вот откуда это постоянное чувство дежавю, преследующее ее при общении с Олешиным...
— Ты бросил нас с мамой, когда мне было три года, — жестко ответил Роман, — все мое детство тебя не было в моей жизни, что тебя удивляет?
— Ты родился, когда мне было девятнадцать, Рома, у меня ветер в голове гулял, я ушел в армию, а когда вернулся, все изменилось, я сто раз уже пытался объяснить.
— Матери было двадцать один, когда ты ушел.
— Да? — оживился Олешин и даже привстал. — Сколько тебе было, девочка, когда этот чистоплюй похерил свои обещания и бросил тебя беременную?
— Восемнадцать, — еле слышно прошептала Сашка, она не собиралась облекать все в такую пафосную речь, как это прозвучало у Олешина. Роман дернулся, словно получил ногой под дых, и закрыл глаза, при этом его пальцы на несколько милиметров подобрались ближе к ее пальцам, Сашка чувствовала это так четко, будто между ними лежал микрометр.
— Восемнадцать, — повторил Олешин, словно выносил обвинительный приговор, а потом уже тише добавил. — Легко судить других, сын, пока сам не побываешь в чужой шкуре. Сколько лет я пытаюсь исправить свою ошибку, но ты упорно видишь во мне только врага.
Снова прибежали дети, хвастаясь подарками, и снова Олешин умело их сплавил, поручив Илье научить теперь уже сестру ездить на машине.
— Почему ты не рассказал, что эта мразь стреляла в тебя, — совсем другим тоном, жестким, резким спросил отец Романа.
— Лутковский не стрелял, стреляли охранники.
— Все равно, ты должен был мне сказать. Почему я все узнаю от этой девочки? Почему ты довел до таких крайностей, а не обратился ко мне сразу? Если бы ты мне о ней рассказал, о своей Эйке, разве я стал бы верить каким-то левым пленкам?
— Я не думал, что ты станешь помогать мне. Я даже тогда не был уверен… Мать уговорила.
— Потому что Алка в отличие от тебя обладает хоть какими-то мозгами, она позвонила мне, — Олешин говорил, зло, рвано, — у твоей матери на руках были документы о восстановлении семьи, я не мог допустить, чтобы ты навсегда уехал за океан.
