И дождь будет, и буран будет,А милый мой придёт – целовать будет!»* * *
– Лев Григорьевич?
– Да! – рявкнули в трубке.
У неё почему-то сжалось горло перед фразой, которую они репетировали, пока добирались из деревни в Боровск, покупали там с рук левый телефон у какого-то ханыги, подключались в кафе к интернету… Она сдавленно проговорила:
– Ваш друг… жив.
– Ещё бы! – немедленно отозвались там. – Я приложил кое-какие усилия – удостовериться, что пришибли не моего сукина сына, а другого. Или вы полагали, что я буду сидеть и ждать, когда меня пригласят на похороны?! – И без малейшего перехода, без паузы, не давая ей пикнуть: – Дайте ему трубку.
– Его… тут н-нет, – пролепетала она, как семиклассница, провалившая роль в школьном драмкружке.
– Не морочьте мне голову! – загремел в ухо голос, подавляющий её волю. – Немедленно дайте трубку этому идиоту!
Она послушно передала телефон Аристарху, вытаращив глаза и шепнув:
– Очень страшный…
– Ты должен вернуться! – сказал Лёвка каким-то не своим, а сухим рыдающим голосом. – Мы возьмём лучшего адвоката, мы повернём дело так, что…
– Ни за что! – оборвал он.
– …мы докажем, что это была вынужденная защита! – выкрикнул Лёвка. – Не бросай трубку!!! Вся эта дикая история с украденным именем работает на твоё оправдание. На нём обнаружен держатель пистолета, значит, направляясь в гости, он был вооружён, это о чём-то говорит. Подожди, не перебивай!!! На крайний случай – я советовался с Кислевским, он берётся тебя защищать: с испанцами можно договориться. Отсидишь какую-то чепуху здесь, дома, зато потом…
– Ни минуты!
– Но… ты не можешь провести там, под полом, оставшиеся…
– Могу, – сказал он. – Лёвка! Ты слышишь мой голос? Могу!
Лёвка замолчал. Тихо и утвердительно проговорил:
– Ты нашёл её!
– Да! – сказал он и отключился.
* * *
О себе она говорила одно и то же: «Я? Просто делала книжки».
– Все эти годы? – уточнял он.
– Ну да. Дело-то хорошее.
Пришлось, правда, кое-что рассказать, когда однажды ночью он нащупал у неё за ухом рубец, оставшийся от того пожара. Отдёрнул руку, будто и сам обжёгся:
– А это что?!
Ну, рассказала…
Он молча лежал, заложив руки за голову и глядя в потолок. Она положила ладонь ему на грудь – каменная, аж дыхания не слышно, и натянут весь, как тетива. Ясно: лежит и убивает тех двух придурков, которых она и рож не помнит. Ничего, поняла, ничего нельзя ему рассказывать!
Хватит с нас той конной фермы.
Но потом, конечно, ещё кое-что порассказывала про их с РобЕртычем славный бизнес, про то, как Лёшика прятала у «Якальны», как перебивалась частными уроками русского языка и литературы – не бог весть какой прокорм, не физика-математика…
Умолчала только про время, когда поломойствовала по богатым домам. Лёшика нужно было учить рисованию, музыке, прочим не отменимым в жизни вещам. У ребёнка должно быть всё самое лучшее. Опять же: летом – море, босыми ножками по горячему песку – профилактика простуд. Заработков от частных уроков на всё на это не хватало. Ну и что! – здоровая, ловкая, пыль вытирай, тряпку выкручивай, думай про своё.
Были, правда, смешные случаи, когда её доброжелательно спрашивали – откуда у неё, простой женщины, такая гладкая речь и где, у кого она снимает комнатку. Оторопело умолкали, когда отвечала, что живёт в своей квартире на Патриарших. В те годы цены на недвижимость в Москве ой как поднялись – могла бы хорошо продать и купить чего попроще, жила бы как птичка. Но – не-е-ет! Всё сияла детская восторженная мечта – осуществлённая, между прочим, – всё летел по дорожке ипподрома негасимый, белопенный Крахмал…
Она, понятно, могла бы искать работу в уважаемых издательских конторах, но, видимо, не отошла ещё от того сарая, во сне до сих пор у неё горели волосы и она катилась по склону в овраг, пытаясь гасить их не сломанной рукой. Да и как стерпеть указания «старших товарищей», как гордость смирить, когда столько лет ты и сама была «старшим товарищем», сама крутила-вертела людьми, давала указания, проверяла, распекала, иногда и орала всласть на нерях и бездельников!
Но однажды, когда у могучей Веры Платоновны, с которой она по-прежнему иногда видалась, «стоял организм», и Надежда приехала с гостинцем – наливкой собственного изготовления; когда они уселись в кухне, и потёк, как обычно, такой-сякой разговор, тут Веруня и вывалила новость: из-за границы, мол, то ли из Америки, то ли из Англии вернулся твой дружок, помнишь? Недотёпа тот, трубач, смотрел на тебя собачьими глазами… Так вот, вернулся с семьёй: жена нерусская, два сыночка мал-мала… А сам, говорят, важный такой, дорогущий, выкупил целое издательство – ой, забываю я, как они называются, не имя, а какой-то шифр нечеловеческий.
– ОПЭЭМ? – волнуясь, спросила Надежда.
– Да не, другое, вражины которые ихние.
Вера Платоновна никогда ничего не помнила, кроме своих бухгалтерских дел, но обслуживала многие организации, дружила с девочками из среднего звена менеджеров, так что сплетни приносила доброкачественные.
