Пребран осторожно положил Даромилу в ворох подушек, та, вздохнув глубоко и тихо, только крепче свернулась. Хотелось немедленно её коснуться, согреть, прижать к груди и расспросить обо всём, но тут же оказалась рядом Божана, оттесняя мужчину. И когда повитуха, расправляя жёсткую одежду, обнаружила девушку нагой, то выпрямилась резко, но даже не глянула на княжича. Тут же подступила Гаяна, и Пребран сделал шаг назад, потом ещё и, развернувшись, вышел за порог, оставляя княгиню в руках женщин. Завтра он с ней поговорит и скажет всё, чем полнится сердце. Теперь с каждым шагом он ощущал зверскую усталость, будто все токи выжали из него, и хорошо бы пойти поспать хоть немного, но внизу его ждали. Да и нужно рассказать обо всём, что видел, ведь Радим должен знать, какие перемены их ждут в скором времени. Спустившись, он вошёл в горницу и только теперь услышал густой и терпкий запах можжевельника, что мгновенно отяжелил голову. Свет лучин обливал бронзой сидящих за столом Радима и двоих крепких ближников, что по-прежнему были здесь. Завидели гостя, и взгляды их окрепли, как льды, и вместе с тем черты отвердели — видать ждали разъяснений. Княжич бросил взгляд на Даяна, тот держал в руках плошку с взваром, грелся видно. Неужели не рассказал ещё ни о чём, что видел собственными глазами? Парень поднял голову, когда Пребран сел в общий круг.
Радим взяв крынку, налил в чару сбитня, придвинул гостю.
— Рассказывай княжич, всё как на духу. Ждать ли нам беды, али утешиться.
Пребран, охватив чару, поднёс к устам, отпил тёплого настоя, что упал в пустое нутро. Отставив посудину, княжич обвёл мужчин взглядом. Те смотрели на него хмуро и сурово, так и гуляла тревога в глубине их глаз, и хоть какими грозными хозяевами своей земли они себя не считали, да только к правителю были привязаны по рукам и ногам.
— Князь Ярополк мёртв, — ответил Пребран, вяло скользя взглядом по столу и не видя, как в этот миг изменились лица мужчин.
Только один Радим не терял хозяйского твёрдого положения. И прежде, чем посыпались вопросы, княжич поднял взгляд на старшего рода.
— Князь Ярополк погиб в сражении с Вартаем, с тем самым, который сгинул двадцать зим назад.
Повисло гнетущее удушливое молчание, такое, какого и на мёртвых топях не бывает.
— Ступай, Даян, — сказал Радим, кивая в сторону двери. — Тебя родичи искали, тревожатся. Иди отдыхай.
Парень не заставил себя долго ждать, поднялся. Какое бы любопытство его ни мучило, а и помыслить о том не мог, чтобы настаивать перед старшим на своём, вышел в дверь, стихли и шаги вскоре. Пребран, проводив его взглядом, шумно выдохнул и повернулся к Радиму.
— Что же ты такое говоришь, княжич? Он же сгинул давно.
Говорить о том, какая сеча развернулась в лесу между князьями, было невмоготу.
— Я думаю, вы сами скоро обо всём узнаете, — ответил Пребран, сцепляя пальцы в замок и глядя на Радима исподлобья. — И будет ли он править хуже или лучше старого князя, я не знаю, но думаю, справедливости в нём больше, чем… — Пребран замолк, отстраняясь от стола, опершись ладонями о края, поднялся. Зверски хотелось прилечь, что даже ноги едва держали. — Устал я, пойду спать, — сказал он и покинул горницу.
Никто его не остановил, хоть вопросов было столько, что не уйти бы до самого утра. Поднявшись наверх, он посмотрел в женскую сторону, где была сейчас Даромила. Невообразимо потянуло взглянуть на неё ещё, узнать, как она, но нельзя. Теперь она в безопасности, рядом с ним, и это было главным. Добравшись, наконец, до постели, распоясавшись и скинув с себя верхнюю влажную от растаявшего снега одежду, бросил на примостившийся рядом с лежанкой сундук. Рухнул на твёрдую постель, и стоило на мгновение закрыть глаза, как его столкнуло в пропасть. Избитым камнем он ушёл в тёплые обволакивающие и желанные просторы небытия.
18.2
Проснулся княжич от того, что жалобно скрипнула дверь, а на пороге возник Будята. Пребран хотел было обругать его — шарахается по терему, как ему вздумается, — но спохватился вовремя и проснулся окончательно, ведь парень-то должен быть сейчас с Вяшеславом.
— Доброе утро, княжич, — прижал он к груди шапку, виновато клоня голову. — Я всё передал, как ты велел, только воевода меня не послушал, за тобой вслед пустился.
Пребран вновь откинулся на подушку, потянувшись, разминая затёкшие и болевшие со вчерашнего пути кости, закрыл глаза. Как бы ни хотелось подремать ещё, а мысли о Даромиле пробудили его совсем, бросая в тягучую негу. Впервые он испытывал безмятежное спокойствие и лёгкость сердца.
Он открыл глаза, увидев Будяту, стоявшего так же на прежнем месте в ожидании распоряжений.
— Где они сейчас?
— В избе хозяйской.
— Предай, что сейчас спущусь.
Парень кивнул, попятился к двери, выскользнул наружу.
Сегодня отправиться в дорогу скорее всего не выйдет, нужно дождаться, когда окрепнет Даромила. Пребран поднялся быстро, оделся, сполоснув лицо водой, вышел из комнаты. В стенах стояла утренняя прохлада, по-прежнему веяло тонким запахом можжевельника. Едва появился на лестничной площадке, как вышла к нему навстречу Божана. В голубых, как ключевая вода, глазах женщины плескалась только лишь усталость, видно не спала всю ночь.
— Даромила к себе просит тебя, княжич, — сказала женщина.
Пребран направился вслед за Божаной, но только та не стала заходить, пропустив мужчину вперёд. Едва переступил порог, как его окутало душное тепло, пропитанное ароматами смеси разнотравья и ягод брусники и малины. Даромилу он застал сидящей в постели. Волосы её были собраны назад, открывая белую шею и плечи, только падал на щёку непослушный завиток. Она была одета в сорочку из мягкой ткани и укрыта одеялом. Княгиня вытянулась, расправив плечи, когда княжич вошёл в дверь. Наверняка ей что-то хотелось выяснить, иначе зачем позвала в столь раннее время. Он прошёл вглубь, нарушая неловкое молчание. Даромила чуть подвинулась, позволяя сесть на край постели. Выглядела она отдохнувшей, светилась жемчугом гладкая кожа, на щеках здоровый румянец. И пришлось приложить усилие, чтобы мысли и бурные чувства, а с утра и не совсем уёмные, не увели в другую степь. Княжич, вздохнув, смотрел в её живые густо-зелёные глаза, окунаясь будто в весну, испытывая и волнение, и гнев за то, что не смог помочь, за мучительную тягу быть рядом, но совершенно чужим, и за что-то ещё, отчаянное живое, что никак не могло уместиться в нём, не способном выразить это никак, потому что прежде не испытывал ничего подобного.
