Не дожидаясь, пока он присоединится к товарищам, я быстренько взбежала на крыльцо, убедилась, что свет в окне горит — значит, отец дома, и постучала в дверь. Когда он открыл, первое, на что я тут же обратила внимание, — отсутствие неприятного запаха и ясный взгляд. Второе — чистая неизмятая одежда и свежий цвет лица, чего на моей памяти не было уже… а вот даже не помню сколько!
— Чего это ты по ночам шляешься, а? — с явно показным недовольством спросил папа, пропуская меня внутрь.
А как только я вошла, случилось и вовсе немыслимое: меня обняли. Неловко, как-то скованно, но вместе с тем до невозможного трогательно.
— Проходи на кухню, я там синеводку пожарил, — окончательно огорошил папа. — У твоего этого Митто вчера после смены купил. Я ж теперь, Фридка, на работу прежнюю вернулся. У них рабочий один с воспалением легких слег, так временно замена нужна была. Вот меня и позвали. А я думаю, чего мне терять? Глядишь, увидит бригадир, что на путь истинный встал, так и насовсем оставит.
— Ты в каменоломню вернулся? — боясь радоваться раньше времени, уточнила я.
Получив утвердительный ответ, больше себя не сдерживала и все-таки сделала то, что намеревалась раньше, — бросилась на шею! Просто так хорошо вдруг стало, радостно, даже гордость за папочку взяла. Хоть какая-то хорошая новость за этот тяжелый день!
Старые настенные часики показывали почти два ночи, мы с папой наворачивали аппетитно зажаренную синеводку и изредка переговаривались. Я видела, что он хочет спросить о моей службе и сегодняшнем происшествии в море, но не решается. Сама эту тему я поднимать не стала, потому как пришла домой, чтобы отвлечься. Хотя бы на короткое время вернуться в прежнюю жизнь, где все было очень нелегко, но зато понятно, а главной проблемой являлась вечная нехватка денег.
— А помнишь, как мы не так давно тоже здесь сидели? — внезапно спросил папа, залпом опустошив стакан… чая. — Я тогда глупость сказал, Фрида. Обидел тебя, и меня это мучает. Сказал, что ты как в нищете родилась, так в ней и помрешь. Плохие это слова, неправильные.
— Пап, да я уже давно забыла…
— Нет, ты послушай. — Направленные на меня глаза смотрели непривычно серьезно. — Я всегда был очень слабым человеком. Но твой пример, он… воодушевил меня, что ли. Ты же молодец, Фридка. Действительно, молодец. Тебя жизнь потрепала в детстве, в юности, да и какое там детство — так, название одно… Ты же знаешь, я никогда не любил праздники, пожелания все эти однотипные. Но сейчас, дочь, очень хочу пожелать тебе: пусть алый рассвет всегда освещает твой путь. А твоя судьба будет в разы счастливее моей.
Я снова не сдержалась, поднялась с места, обняла крепко-крепко этого самого родного в мире человека и заплакала. Вот теперь мне действительно стало хорошо, почти спокойно на душе. Потому что это было то, чего мне всегда не хватало, — простого семейного тепла, чувства, что тебя любят и что ты кому-то нужна. Это ведь важно — понимать, что на свете есть тот, кому ты нужна просто так, не для чего-то. Просто потому, что ты — это ты, а не из-за какой-то там крови…
— Ну, все, все, — вновь деланно недовольно отпихнул меня папочка. — Ешь давай, а то остынет!
Это была самая вкусная рыба в моей жизни и самый вкусный дешевый чай. В эти мгновения я не думала о том, что будет завтра, оставив все проблемы за стенами старого доброго дома.
Так мы просидели вплоть до того момента, пока оба едва не уронили головы в тарелки. Я убрала со стола, помыла посуду, с легким сердцем пожелала папе доброй ночи и поднялась в свою комнатушку. Пыли здесь собралось почти столько же, сколько в библиотеке корпуса до моего первого визита. Ну, это я преувеличила, конечно, но все-таки.
Избавившись от верхней одежды, я отдернула пестрящие заплатками занавески, впустив лунный свет, и улеглась на кровать. Смотря на звездное небо, слушая шум вновь беспокойного моря, думала. О приятном думала. О неприятном можно подумать утром, когда яркие звезды исчезнут, а пока они горят — тревоги меня не тронут.
Никогда бы не поверила, что буду чувствовать себя так хорошо в этом доме. Ведь всю сознательную жизнь я так стремилась отсюда вырваться, изменить судьбу и стереть вечно преследующее меня клеймо девчонки из Слезных трущоб.
Последним, о ком я успела подумать этой ночью, был адмирал Рей, могущественный морской демон, сказавший мне то, о чем никогда не сумею забыть: «Твоя душа чистая, прозрачная, отливающая мерцающим голубым светом. Это твоя натура, твоя суть. Ни особая кровь, ни наследственность здесь ни при чем. Такой свет кажется особенно ярким в заполоняющей мир тьме. Его хочется оберегать. И нужно это делать».
Эти его слова снова и снова звучали в моей голове, и почему-то при воспоминании о них на губах расцветала улыбка.
Зажмурившись, я обняла подушку, притянула ее к себе и почти мгновенно ощутила, что засыпаю. А чуть вибрирующий, звучащий в мыслях голос стал согревающей, словно написанной специально для меня колыбельной. Колыбельной, которой вторил прибой. Вторило само Сумеречное море…
